«Можно подумать, ты была спокойная».
«Ой, я была спокойная как танк, — гордо замечала Неля. — Положите меня в кроватку, дайте игрушку — и я час или два могла прекрасно себя развлекать. Но вам же, Антон Сергеич, постоянно было нужно внимание».
Неля знала его даже лучше, чем мама. Это Неля заметила, что ему нравится рисовать, и потащила его к местному художнику, Федору Игнатовичу Солнышкину, который расписывал все зеленодольские детские сады и школы и рисовал декорации ко всем местным театральным постановкам. Солнышкин позволял Антону писать настоящими красками на настоящем холсте и хвалил и ругал его не больше, но и не меньше, чем положено.
«Нет уж, молодой человек, вы свои экспрессионистские замашки оставьте. Давайте-ка сначала освоим базовые техники».
Федор Игнатович умер в день Вспышки. Версии были разные. Говорили, что в нем тоже проснулась способность, и что его старый семидесятилетний мозг просто не выдержал. Единственная дочь Солнышкина, веснушчатая Ярослава, наведалась полгода спустя к Лавровым домой и предложила Антону в дар стопку чистых альбомов, холсты, краски и кисти, карандаши и мольберт.
— Все отцовское, — сказала она немного ошарашенной таким подарком матери Антона, когда они сидели в кухне и пили чай, читая договор дарения, который Ярослава принесла с собой. — Пусть не все новое, но всем еще можно пользоваться. Папа ведь очень любил вашего мальчика, Светлана Игоревна, мне очень-очень много о нем рассказывал. И я не хочу отдавать все это кому-то чужому, понимаете?
Ярослава поглядела на Антона серьезными серо-голубыми глазами, такими же проницательными, как глаза ее отца.
— Что скажешь, Антоша? — Но она уже знала ответ.
— Да, что скажешь, Антон? — спросила его мать, пододвигая к себе договор.
— Я возьму. Спасибо, — буркнул он, пытаясь не показать, как неожиданно тронут.
Ярослава кивнула, расплылась в довольной улыбке и похлопала мать Антона по руке.
— Ну, вот и договорились. Думаю, папа бы одобрил. Сейчас скажу Кириллу, принесет из машины мольберт. — Она поглядела на часы. — О, он уже не Кирилл. Максим.
Тогда еще парень, а позже муж Ярославы был местной версией Билли Миллигана, человеком с пятью личностями в голове, так что ни Антон, ни его мать реплике не удивились.
Иногда Антону казалось, что в их городе уже давно нет ни одного человека без «особенностей». Ну, разве что, его семья, точнее, то, что от нее осталось...
— Что сказали врачи? — спрашивает Неля, отвлекая Антона от мыслей.
— Чем дольше он без сознания, тем хуже прогноз, — повторяет он то, что сказали. — Следующие двое суток — критические.
Неля пинает чемодан в сторону от вешалки и все-таки начинает раздеваться. Ее губы закушены, глаза чуть темнее обычного — верный признак напряженной умственной деятельности.
— Что хилеры?
— Нель, какие хилеры, кто сюда поедет?
Неля стаскивает шубу, подает Антону, не прекращая размышлять.
— А его нельзя перевезти?
— В Уренгой за триста километров? Или в Ноябрьск за двести? — ворчливо отвечает он, озвучивая то, что обдумал за это время сотню раз. — Ему нужна «пятерка» как минимум, но врачи сказали, что до тех пор, пока он не придет в себя, оценить объем повреждений они не могут. А «пятерки» лечат только людей в сознании.
— Да, — нетерпеливо говорит она, — я знаю. Ты ужинал?
— Нет.
— Поешь со мной? — Неля все-таки пристально вглядывается в его лицо. — Тош, ты мне все рассказал, ничего не утаил?
Антон злится на себя за то, что не может скрыть то, что хотел бы скрыть, но отвечает вроде бы легко:
— Нет.
Он идет за ней в кухню, где еще совсем недавно хозяйничала Марина. Неля чуть приподнимает брови при виде аккуратно разложенной по пластиковым контейнерам еды в холодильнике, оглядывается на Антона, заметив в морозильной камере овощи: брокколи, перец, фасоль, морковь.
— Ты — и готовишь? Ты не женился, случаем, пока меня не было?