Тут только Тимофей вспомнил про шапку и про зашитую государеву дарственную. Он вздохнул и сказал с досадою:
— Жаль шапку. Однако жизнь дороже стоит. Бежать нам надо, Проха. Пропадём иначе.
— С недельку выждем, — ответил холоп, — а там как Бог даст. Я бы с охоткой ушёл, да за тебя боюсь, слаб ты ещё, спешки не осилишь.
К вечеру пришёл Фатьяныч и, будто читая их мысли, объявил:
— Ну, сотник, готовься. Через неделю на Москву отправимся. Одно дельце у меня здесь осталось, старинное. Не один год его ждал...
— Бумага у тебя? — спросил Тимофей.
— А то как же! — отозвался Фатьяныч. — Эх, сотник, мы с тобой погуляем ещё, медку попьём от души. Ты только ладь со мной, иного не требую, и тогда сам в достатке будешь.
Тимофей внимательно посмотрел на него:
— Не пойму никак, почему не бросил ты меня или не убил. Грамоту взял, чего ещё надо? Один бы и отправился.
— Да что я, злодей какой? — Фатьяныч искренне изумился, как будто никогда не приходилось ему лишать людей жизни. — Пожалел, понравился ты мне. А потом, куда ж я пойду без тебя, дурья башка! Кто ж мне поверит, что я сотник великокняжеский, кто подтвердит? По роже одной подмену признают — и в железы. А я в темницу не хочу, пожил без солнышка, хватит.
Тимофей кивнул. Это уже больше было похоже на правду.
— Ты думаешь, мне деревня твоя нужна в пользование? — продолжал Фатьяныч, не боясь откровенничать с Тимофеем. — Да я с десяток деревенек таких купить могу, деньги водятся, слава Богу. Только скучно мне стало мотаться туда-сюда, осесть хочу на старости лет в спокойном месте. И не хозяином деревни твоей, а приказчиком. Им меня и представишь перед людями-то. И тебе выгодней, и мне спокойней.
— А не опасаешься, что выдам тебя? — прищурился Тимофей.
— Нет, не боюсь, — засмеялся Фатьяныч. — Не такой ты человек, чтобы за добро злом платить. Совестливый ты, от слова своего не отступишься, крест не зря я тебе целовать давал.
Тимофей плохо помнил, что целовал крест, но поверил, что так оно и было, когда он находился в бредовой горячке. Он кивнул и произнёс:
— Ладно, будь по-твоему. Тебя я выдавать не стану. Только лихое занятие своё ты оставить должон.
— Эго как водится, — удовлетворённо согласился Фатьяныч. — Церковку построю, все грехи отмолю.
— Проха с нами пойдёт.
— А что ж, пущай, парень он хороший, люб мне. — Проха при этих словах вытаращил глаза.
— Так через неделю, говоришь?
— Через неделю, сотник. Не могу раньше. Рад бы, да не могу, ты уж потерпи чуток.
На следующее утро Фатьяныч опять ушёл, и на этот раз отсутствовал дольше обычного. Тимофею это было на пользу, он быстро поправлялся, руки его уже свободно двигались, ладони обретали прежнюю крепость. Правда, от перемены погоды ломило к ночи изуродованную стрелой и огнём спину, и от этой нудной ломоты, понимал он, не избавиться до конца дней. Всё чаще сеял холодный октябрьский дождь. Тимофей думал с тоской, что Анисья с дочерьми уже не чают дождаться его домой. Небось и свечки за упокой его души в церкви зажигают. От этих мыслей долго не удавалось заснуть, утром он поднимался злой и разбитый.
Фатьяныч объявился на пятый день. Кафтан его был порван и перепачкан в саже, борода опалена, красные от бессонницы глаза сверкали, как у безумного. Он вышел из чащи совершенно бесшумно, и Проха, внезапно увидев его, вздрогнул и попятился, часто крестясь.
— Что, за лешака принял меня? — хрипло захохотал разбойник. — На-ка, пособи мне. — Он снял с плеча увесистый мешок, в котором что-то глухо звякнуло. — В избу оттащи. Эй, сотник, ночью двинемся, ты как, готовый? — Он посмотрел на Тимофея и, не дожидаясь ответа, зачерпнул ковшом кашу из котла и принялся жадно жевать.
— Я-то давно готовый, — сказал Тимофей. — Ты сам готов ли? Дорога неблизкая, мешок свой тащить сам будешь или как?
— Не бойсь, тебя не обременю.
— А кого обременишь, Проху, что ль? Дак его на версту хватит, не боле. Вон как корячится, бедолага. Я уж не спрашиваю, что там у тебя. Догадываюсь.
Проха, с трудом приподнимая мешок, тащил его в избу.
— Догадливый, — усмехнулся Фатьяныч, вытирая бороду, в которой застряли комочки варёной гречихи. — Несолёная! Прохор, соль что, вся вышла у нас?
— Вся кончилась, — откликнулся запыхавшийся холоп.
— До Русы придётся без соли жить, — с сожалением произнёс Фатьяныч, взглянув на Тимофея, как будто ждал от него сочувствия.