И нес без остановки туфту какую-то.
Теперь, когда машина повернула в родной переулок, Митя вспомнил все обстоятельней.
Словечки со псевдофольклорным окрасом: «исполать»… то есть ему, Дмитрию, исполать неизвестно что, и «к миру на погубленье сошло черное воронье», а он, опять же, «супротивна ему надёжа», и «в уговорном стремленье» — значит к Дмитрию — казачество северо-американское вместе с неграми, которые в их ряды прямо прут, они-мы выгоним супостата. Какой-то мировой масштаб получался с непонятным исходом — куда выгонять в таком случае, в космос? Затем «представитель» махнул второй фужер с водкой, понюхал тарелку и спел куплет из известной песенки «Ехали казаки по Берлину» — прочие на исполнение ответили стройным «Любо!», а Митя понял, что нужно сматываться.
Благо журналистов уже не осталось, разъехались сдавать материалы — этот, животнообразный, начал раздавать щелчки в воздух, сопровождая: «мы этих нехристей, мы этих арабов, армяшек, грузинцев разных…», хорошо не дошло до евреев, хоть и свои кругом, а все равно кто-нибудь донесет.
По дороге к крыльцу Митя подышал свежим с хвоинкой воздухом и мокрыми осенними листьями и с порога попросил жену:
— Маш, чаю бы крепкого.
— Уже готов. Ты знаешь, сообщение в Интернете — умер Смирнов.
— Это какой?
— Ну, тот самый, мульти-пульти миллиардер.
Какой еще?.. Выпил он сегодня немало, и Маша, конечно, права — с этим делом нужно кончать, трудность одна лишь, хотя очень серьезная — выпивка часть политики.
Жена всегда в две секунды ловила, в каком именно он состоянии, и сейчас ей понравилось, что вернувшись с большого банкета — в общем в нормальном, портить впечатление вопросами про Смирнова, которого — убей, он не помнит, было совсем ни к чему.
Митя прошел в гостиную, где жена уже разливала чай.
— Скажи, пожалуйста, как историк, что ты знаешь про казаков в Северной Америке? Ко мне сегодня один от них прибыл.
Чисто физиологически воспроизвелось ощущение от прощального рукопожатия с этим типом: цепкость, округлая хватка и касание острых ногтей.
— Митя, скоро казаки из Африки к тебе начнут ездить.
— Так ты не знаешь?
— А ты не знаешь, что я специалист по народникам, а не казакам? Бурков звонил.
— Что ему надо?
— Спрашивал, какие у тебя были отношения со Смирновым.
— Да никаких. Что еще спрашивал?
— Как обычно — не надоело ли тебе.
— Звучит так, словно это и твой вопрос.
— Предлагал, для начала, торгпредом в Австралию.
— Маша, как ты себе представляешь, вот я возьму все и брошу. Брошу, прежде всего, верящих мне людей?
— Нет, Митенька, ты не бросишь, но тебя, могу точно сказать, бросят наверняка.
Дома вечером министр выпил слегка коньячку и соврал жене, что очень устал.
Он совсем не устал, даже наоборот, от взвинченных нервов в голове была ясность, но очень неприятная ясность — с памятью происходит что-то скверное, и хорошо, если это просто склероз. Документы на новую партию «Эх, Россия» он просмотрел, узнал в акте регистрации собственную подпись и вспомнил — хотя не в деталях, но вспомнил — протокольный доклад по представленным документам одного из начальников департаментов. Все в полном порядке — численность отделений, выборочная проверка подписей на местах, счет, на который переведены уже полагающиеся на выборную компанию федеральные деньги. Кроме этой суммы — мелочь от частных сборов, то есть олигархическими деньгами там и не пахнет.
Он так и доложил Буркову, тот выслушал без интереса и сообщил вдруг, что умер Смирнов.
В России людей с такой фамилией чертова прорва, и министру не показалось странным, что пес его знает, о ком идет речь.
Однако дальше последовал неприятный вопрос о старых делах, которые в прокуратуре на покойного есть. И это бы ничего, хотя раздражало, что часто спрашивают по вопросам, относящимся к прежнему месту работы. Он, ориентируясь на слово «старые», осторожно ответил, что да, есть в архивах, и чтобы чего не ляпнуть, применил надежный прием — закашлялся, объясняя простудой. На другом конце произнесли слова про металлы, что облегчило совсем.