Впереди расположилось знакомое здание Министерства. Мы выходим из машины, переходим огромную площадь. За трибуной, на которой обычно стояла Реста, вглубь уходит министерское метро. Небольшой вестибюль, сверхскоростной поезд, в котором есть мини бар и стоят удобные красивые кресла. Несколько минут, и мы поднимаемся по мраморной лестнице, ведущей в Министерство. Огромное здание, в каждом этаже которого расстояние от пола до потолка составляет не менее пяти метров, покорило меня. Трудно описать словами великолепие, и я как-никогда раньше загорелась желанием работать здесь!
Подошли к лифту. Внутри он был зеркальным, с маленьким креслом в углу. Госпиталь находится в левом крыле третьего этажа. Стены похожи на Бесконечный лабиринт, только из камня; повсюду стоят красивые скульптуры. Пол стеклянный, лампочки под ним – желтовато-зелёные. Представила, что иду по траве, вокруг – цветы и деревья, но эта мысль была слишком чужой и ненужной здесь. Впереди стоит арка, на которой выгравирован девиз Министерства. Проходя сквозь нее, поняла, что это не просто архитектурное украшение, – внутри, наверняка, встроены датчики. Сюда невозможно пронести взрывчатку или другой запрещенный предмет. Хорошо, что часы я оставила дома!
Мужчина, сопровождавший меня, подходит к крайней двери и открывает ее. Все мужество, которое я собирала по крупицам эти дни, испарилось без следа. Папино лицо, самое дорогое в мире, вновь ввергло меня в страх потерять его. Бросаюсь к нему, обнимаю со всей силы.
– Ну что ты, родная моя! Все же хорошо, не плачь! Все хорошо!
Папа выглядит совершенно здоровым, только сильно похудевшим. На руках розовели едва заметные шрамы, мягкие карие глаза смотрели непривычно внимательно. Папа был очень рад меня видеть, но, с другой стороны, чего-то боялся! Он погладил меня по щеке и спросил:
– Как там наша квартира? Ее вверх дном перевернули, наверно? Особенно в бабушкиной комнате.
Последние слова он сказал шепотом, но для меня они прозвучали оглушительно. Он знает! Эта тайна, которую мы с бабушкой свято охраняли, оказалась известной постороннему человеку! Хотя, папа не совсем чужой, но я и предположить не могла такого поворота. Все-таки, Майк прав. Я дура, мне стыдно за себя. Так наивно считала себя особенной, бунтаркой, а кто я на самом деле?
Отец рассказывал за столом про стычки неформалов с ситивотчерами, Мама разозлилась, быстро перевела тему. И так было всегда. Она пресекала любые попытки заговорить на запретную тему. Возможно, она тоже знает правду, и не хочет, чтобы ее знала я. Родители оберегают меня, всю жизнь ограждали от опасности, в которую я погружаюсь с завидной настойчивостью. Как только дела в государстве наладятся, непременно выброшу часы!
В дверь негромко постучали. При виде медсестры, папа страдальчески застонал, что, однако, не спасло его от приема лекарств. Он отчаянно сопротивлялся, заявил, что готов хоть сейчас идти на работу, даже попытался подняться, но на медсестру это никакого впечатления не произвело. После пяти минут пререканий, он сдался. Мама, отсмеявшись, признала, что когда папа болел, ей приходилось силой и угрозами заставлять его лечиться. Медсестра немедленно отреагировала и принялась жаловаться на мужчин, которые своим упрямством скорее стену прошибут, чем послушают женщину. Папа лишь усмехнулся и повернулся ко мне:
– Они нашли друг друга! У твоей мамы за эти годы столько всего накопилось!
Я была искренне рада услышать папин веселый голос, но внутри все бушевало, требовало объяснений. С одной стороны, Министерство – не самое лучшее место для разговоров, а с другой – неведение сведет меня с ума.
– Что происходит?
Папа напрягся, осторожно посмотрел в сторону женщин, и едва слышно шепнул:
– Война.
Я подозревала что-то подобное, но услышать вслух – значит признать окончательно. Страшно вспоминать Дворцовую улицу: роскошные здания, превратившиеся в руины, кованые фигуры, разорванные в клочья. Неужели, это снова ожидает нас? По-новому воспринимаю пустые дороги, военных с оружием, постоянные обыски квартир.
– С кем?
– Я не могу сказать. Вечером сама все узнаешь. Что с квартирой?
Как мне ему сказать? Возникло ощущение, что каждое наше слово могут услышать. Отец знает про картину, он знает о природе, бабушка рассказывала ему правду, но он своими знаниями распорядился иначе. Не подставлялся сам и не подставлял семью. Молчал обо всем, даже когда было тяжело. А я, лелея эгоизм, мечтала о падении режима Ресты. Почему она так не нравится мне? Потому что, смогла добиться нереальных высот?