Марина
С утра, как всегда, похмелье. Но надо в шарагу на занятия – уже две недели не была. Если совсем не ходить, то отчислят нахрен, а значит, выгонят из общаги. Башка раскалывается так, как будто меня о бетонную стену били. Но этого быть не могло, Казачок бы не позволил. Я умываюсь, смотрю на себя в зеркало и вспоминаю, что вчера было. Бухали на хате у Филькиного отца и под его руководством. Какая-то шмара напилась, и ее пустили по кругу. Потом менты приехали, всех разогнали. Я в окно спальни только с третьего раза влезла – всю жопу себе отбила. Теперь тоже болит, но с башкой не сравнить. Потом еще с ночной воспиталкой бухнули самогонки. Что дальше – не помню, отрубилась, наверное. Но проснулась в своей кровати и одетая, уже хорошо.
В шарагу я крашусь ярко – я ж центровая красючка, надо держать марку. У меня синие тени, черная тушь и красная помада. Красотка. Обесцвеченную челку начесываю очень высоко и щедро заливаю блестящим лаком. В ушах у меня большие зеленые сережки – подарок Казачка. И я хороша, и жить хорошо, как написал какой-то великий человек. Рядом красятся Людка и Натаха.
- Хорошо вчера посидели, - говорит Натаха, старательно замазывая фингал под глазом.
- Ага, - фыркает Людка, - Я натрахалась на год вперед.
Точно, это ж ее пустили по кругу.
- А нахера напилась? – пожимаю плечами я, - Сама виновата. И я тебя спрашивала, отогнать их или нет. А ты сказала, что сегодня добрая, и всем даешь.
- Да помню я, - хихикнула Людка, - Только я уснула, по-моему, еще на Шнуре. Даже не знаю, трахалась ли с Казачком.
- Неа, - отвечаю я безразлично, - Он пьяных шлюх не ебет.
Я не ревнивая, но ему и правда противно, когда телка пьяная и ни хрена не соображает. Он считает, что настолько охуенный, что с ним и так любая рада будет потрахаться. И он в чем-то прав, наверное. Я-то точно ему не отказываю, но я ж его телка, это моя обязанность. Но и многие другие с ним не прочь – надеются, что смогут его увести, если будут в постели лучше, чем я. Дуры. Не понимают, что лучше, чем я, не получится. И не понимают, что Казачок все равно от меня никуда не денется. Людка всё пытается к нему клинья подбивать, а мне смешно.
Девки ржут, как кони.
- Когда ж он тебя ебать успевает? Или ты часто трезвая бываешь? – интересуется Натаха.
- Нечасто, - признаю я, - Но и в групповухах не участвую.
- Это потому что Казачок у тебя ревнивый, бесплатно никого к тебе не подпускает.
Это неправда. Он тоже не ревнивый. Если я захочу – он ничего не скажет. Но бесплатно я никого, кроме него, не хочу. Еще чего! Хотя он бы предпочел, чтобы я трахалась с кем угодно, но не за деньги. Придурок. Какой смысл делать бесплатно то, на чем можно заработать? Терпеть не могу честных давалок типа Людки, из-за них у нас заработки падают.
Я захожу за Казачком в комнату к пацанам. Они все еще дрыхнут, конечно. Казачка приходится расталкивать минут пять. Он умоляюще смотрит на меня своими черными глазами, шмыгает сломанным носом, и ноет, что в шарагу не пойдет, что после занятий на крыльце меня встретит, а пока ему просто необходимо поспать еще полчасика. Он такой милый зайка. Даже не знаю, чего его все боятся. Шучу, знаю, конечно. Он накрывается одеялом с головой и надеется, что я уйду одна. Но я упертая, просто так не отстану. Стаскиваю с него одеяло и пальцами открываю глаза. Он отмахивается, ворчит, но встает и тащится к умывальнику. Пока собираемся, да пока жрем свои вареные яйца и кашу, на первый урок опаздываем. И хрен с ним, на второй успеем. Пока курим за школой и базарим с братвой за жизнь, опаздываем еще на половину урока.
- Марка, давай не пойдем, - предлагает Казачок, - Все равно уже почти все пропустили. Пошли на речку.
- Ага, идемте с нами, - предлагает Воробей, - У нас там пиво за памятником на опохмелку спрятано, угостим.
Это заманчиво, но я все еще хочу остаться в общаге. А для этого надо учиться. У нас раньше была училка, Наталья Юрьевна, и она говорила, что надо уметь идти против толпы. Для этого даже не обязательно с толпой бороться. Просто иди своим путем, а толпа пусть идет, куда хочет. И иногда надо себя пересилить для этого, потому что толпа – страшная сила. Наталья Юрьевна у нас недолго проработала, но она была добрая, и я ее запомнила. Поэтому в базары я не вступаю, уверенно беру Казачка за руку и тащу его в класс, пока толпа идет пить пиво.
Мы с Казачком сегодня идем на все уроки. Ну, почти – пару раз выходим покурить на полчасика. Один раз я даже пытаюсь отвечать, и мне ставят за попытку тройку, хотя отвечаю я неправильно. Ура!
После занятий возвращаемся в общагу, обедаем, потом я переодеваюсь в ситцевое голубое платье, смываю всю косметику, вычесываю лак из челки и заплетаю две косички. Вчера все бабки потратила, а в пачке две последние сигареты. Значит, надо заработать. Казачок говорит:
- Мы с Лысым бензин слили у киношки, сегодня продадим дальнобойщикам. Тебе не надо идти.
- И сколько ты получишь? – отмахиваюсь я, - Сотню?
- У меня еще двести есть – вчера на гопстопе приподнялся, - Казачок протягивает мне деньги, но я не беру.
- Пусть у тебя будут, я сегодня подниму.
Казачку это не нравится. А Наталья Юрьевна как-то собирала одних девочек и говорила, что наши тела принадлежат только нам, и только мы сами можем решать, что нам с ними делать, никто не имеет права решать за нас. Значит, Казачок не имеет права запрещать мне зарабатывать с помощью своего тела. Я в очередной раз напоминаю об этом Казачку.
- Дура, - вздыхает он, - Твоя Наталка Юрьевна хотела сказать все наоборот. Что не надо быть шлюхой, что никто тебя не должен заставлять – ни за деньги, ни так. Только если сама хочешь.
- А меня никто и не заставляет, я сама хочу, - гордо заявляю я, и добавляю, - От меня не убудет.
Я по педофилам. Потому что мелкая сама по себе, а когда не накрашенная, то совсем как ребенок на вид. На свои восемнадцать и близко не тяну – лет на двенадцать-тринадцать, наверное, выгляжу. Все-таки беру у Казачка сотню и покупаю бутылку водки, жвачку и мороженое. Делаю четыре больших глотка водки, зажевываю жвачкой, отдаю бутылку Казачку и иду под свой фонарь – третий слева. Казачок садится на скамейку неподалеку и отхлебывает водку из горла, а я разворачиваю мороженое и медленно ем его с помощью языка и губ. Белые капли стекают по моему подбородку. Извращенцам такое нравится. Через десять минут подходит Федор Борисович – постоянный мой клиент.
- Хочешь еще мороженого? – спрашивает он.
- Дяденька, хочу пятьсот рублей, - отвечаю я, -Деньги вперед.
Он знает правила, протягивает купюру, и я отдаю деньги Казачку, быстро делая еще два глотка водки.
- Он с тобой хоть делится? – спрашивает Федор Борисович, пока мы идем на блат-хату, где комнаты по часам сдают.
Я не отвечаю. Пусть думает, что не делится, тогда удастся развести его еще на пару сотен.
Федор Борисович сначала идет в душ – он знает правила. А я сижу на зеленом диване в комнате и держу руки на коленях. Он возвращается уже без рубашки и босиком – в одних штанах. Сразу пихает мне в рот свои пальцы, и я их сосу, пытаясь не дышать, чтобы не вдыхать их отвратительный запах.
- Тебе это нравится? – спрашивает он.
- Угу, - киваю и сосу активнее. Жалко, что выпила мало водки. Хоть бы не стошнило.
- А что еще тебе нравится? – он вынимает пальцы из моего рта.
- Не знаю, дяденька. Я боюсь, - отвечаю я. Извращенцам нравится, когда я так отвечаю.
Он расстегивает штаны и пихает мне свой болт прямо в горло. Я вырываюсь и говорю:
- Презик!
- Какая умная девочка! – восхищается он и натягивает презерватив, - Ты хорошо себя вела?
- Не очень, - говорю я, мечтая о глотке водки.
- И что же ты делала плохого?
- Разрешала мальчикам засовывать мне письки в рот, - точно сейчас стошнит.
- Вот так? – он снова сует мне в рот свой вонючий болт, но теперь хотя бы в презике, я киваю и сосу, стараясь ни о чем не думать, - Ты очень плохая девочка. Надо тебя наказать.
Он еще что-то говорит, тянет меня за волосы, трахает прямо в горло, так, что у меня все лицо в слезах и соплях, а один раз даже чуть тошнит, но он не обращает внимания. Наконец, он кончает и плюхается рядом на диван, спрашивает: