Марка приходит на чердак, и я сразу ее обнимаю, целую в макушку. Сегодня сам не буду ее трахать. Она мне никогда не отказывает, если я хочу, но мне почему-то кажется, что ей может быть неприятно. И получается, что из-за ее блядства я остаюсь без секса, а это нечестно. Она все-таки моя телка, я имею на нее больше прав, чем ее бахары.
- Это был последний раз, - говорю я твердо.
- Давай о чем-нибудь другом побазарим, - Марка садится на сломанную скамейку, а я ложусь на спину и кладу голову ей на колени.
Она перебирает мои волосы, путается в них пальцами. Надо подстричься, а то скоро расчесаться не смогу. Я закрываю глаза. Можно просто побыть вместе и не ссориться. Но я не могу. Хочу, чтобы она прекратила такие гнилые заработки. Перепробовал уже все – и ревность, и шантаж, и угрозы бросить ее. Не работает. Она сразу мое вранье просекает.
- Еще раз пойдешь блядовать – вмажу так, что сама себя не узнаешь, - говорю я.
Ее руки замирают в моих волосах, я чувствую напряжение в ее пальцах.
- Я пошутил, - быстро даю я заднюю.
- Ты, вроде, всегда пиздел, что телок бить нельзя. Значит, всех нельзя, а меня можно? – злится Марка.
- И тебя нельзя, просто я не знаю, как еще заставить тебя бросить эту херню. К батарее привязать?
- Ты не можешь указывать мне, что делать, - говорит она в очередной раз.
Она очень гордая и крутая. И когда-нибудь за это опиздюлится. Но не от меня, конечно. Я с ней только один раз не сдержался, но тогда она сама перегнула. Пытаюсь что-то придумать. Я не могу указывать, что делать ей. Значит, и она не может указывать, что делать мне.
- Если ты еще раз пойдешь блядовать, я тоже пойду, - говорю я, - К пидорам.
- Бред, - отвечает она, - Еще не хватало тебе опуститься.
- Вот увидишь, - предупреждаю я.
- И кому хуже сделаешь, если зашкваришься?
- Зато бабла подниму.
- Да и пожалуйста, - Марка пожимает плечами, - Я же вижу, что ты меня на понт берешь.
- Спорим? – спрашиваю я.
- На что? – она делает вид, что зевает от скуки.
- Если я снимаю додика на пидорской аллее и возвращаюсь с баблом, ты бросаешь проституцию.
- Очень смешно, - фыркает Марка, - Ты его снимешь, за угол заведешь, вырубишь и бабло заберешь.
- А че, норм схема, - одобряю я.
- Только постоянно так делать не будешь, понимаешь? На один раз сойдет, а в другой раз тебя мусора загребут, которые пидоров крышуют.
- Значит, придется отработать бабло.
- Ты не сможешь. Этим только хуже нам обоим сделаешь. И потом, парню такое тяжело.
- А девке легко, что ли?
- Нормально. Так задумано природой.
- Природой задумано перед каждым за бабло ноги раздвигать? – я, может, и не гений, но могу сообразить, что природа такого задумать не могла. Иначе шлюхи были бы счастливы и довольны, а они только скалываются да спиваются пачками.
- Слушай, ты достал, - психует Марка, - Я тебе сказала: буду блядовать и бухать, потому что мне это нравится, и точка. А ты делай, что хочешь.
Я тоже психую:
- Тогда я пошел.
И ухожу, топаю к пидорской аллее. На улице уже темно, горят фонари. Уверен, что Марка побежит за мой и начнет уговаривать вернуться, но она не бежит. Пугает меня, значит. Ничего, прибежит через пять минут. У нас с ней так с детства заведено. Даже если мы ссоримся, я не бросаю ее, а она не бросает меня.
У петухов все поделено, друг с другом они за козырные места дерутся, но когда я встаю между двумя из них, оба отводят глаза. Не подходят, вопросов не задают. Бахаров пока нет. Интересно, Марка уже прибежала и следит из-за угла? Я не собираюсь сдаваться. Сниму кого-нибудь и пойду с ним. Вот и пусть она выбегает и уговаривает.
На аллее появляется молодой пацан. На пидора не похож, похож на лицейского чистоплюя. У него светлые джинсы и модная рубашка. Светлые волосы подстрижены как у всех чистоплюев – с челкой. На его морде странное выражение – как будто он супермен, и сейчас будет спасать мир. Мне интересно, что будет дальше.
Он внимательно смотрит на меня, а я смотрю на него, на его геройское лицо с квадратной челюстью и ровным, не перебитым носом, но он отводит взгляд, подходит к моему соседу слева и говорит:
- Макс, ты опять?
- Мамка отправила, - отвечает сосед слева, убогий тощий нарик, - Велела без бабла домой не приходить, ей на ханку надо.
- Пойдем, у меня переночуешь, - предлагает пацан.
- Может, мне и жить у тебя остаться?
- Оставайся.
- Да брось ты, Поэт. Не ходи сюда, отцепись уже.
- Не могу, - упрямо шипит чистоплюй, - Идем ко мне.
- Ты не понимаешь, что ли? – вздыхает пидор, - Не пойду я к тебе. Только если ты мне заплатишь. Не надо меня спасать. Забудь, я уже плотно на игле.
- Зачем?
- Мамка подсадила. Забей, Поэт. Топай на свои олимпиады, а я – всё.
Я вижу, как у лицейского чистоплюя сжимаются кулаки. Он не хочет сдаваться, говорит:
- Идем со мной, я тебе заплачу. У меня штука есть, отдам тебе.
- Дашь мне деньги на героин? Серьезно? – хрипит пидор, - Отъебись уже, правда, работать мешаешь.
Мне становится жалко этого нарика – ну, чего этот придурок к нему привязался? Видно же, что он конченый, не сегодня-завтра от передоза сдохнет, и тем лучше будет для него. Я вежливо говорю чистоплюю:
- Слышь, ты, чмо, отъебись от пидора.
- А ты кто вообще? – он резко разворачивается ко мне, - Я, вроде, к тебе за советом не обращался!
Мне нравится, как горят его глаза. Они синие, как васильки, и в них отражается свет фонаря, как будто костер на фоне неба. Красиво.
- Давай ты лучше мне поможешь, чем ему, – предлагаю я мирно. Драться с ним мне не хочется.
Он скрещивает руки на груди и молча смотрит на меня своими огненно-синими глазами. Я начинаю объяснять:
- Моя телка блядует, вот как они, - я показываю на петухов, - Бабки хорошие, но для нее это плохо. Хочу, чтобы она перестала. Сказал, что если не перестанет, тоже так буду. Сечешь?
- Пока нет.
- Она следит из-за угла. Сделай вид, что снял меня, мы пойдем в блатхату, она нас остановит – и вот.
Пацан смеется, сверкая белыми зубами.
- А если не остановит?
- Пойдем в комнату, посидим там час, ты дашь мне штуку. А я тебе потом верну.
- А с чего ты взял, что у меня есть штука?
- Ты же этому предлагал, - я киваю в сторону петуха, - Значит, есть.
- Ладно, давай попробуем, - соглашается пацан, - Но денег я тебе не дам. Уж не обижайся.
- Ты Поэт, да? А я Казачок, - представляюсь я.
- Меня зовут Руслан. А у тебя имя есть?
- Есть. Саша. Но зови меня Казачком, как все.
Мы медленно идем к комнатам на час. Марки за углом нет. Странно.
- И где твоя подруга? – усмехается Поэт.
- Не знаю.
- Ты ее придумал? Чтобы заманить меня в ту комнату? Но ты ведь не можешь быть уверен в том, что я тебе заплачу.
- А ты чё, и правда готов заплатить? – спрашиваю я, оглядываясь в поисках Марки.
Я не верю, что она за мной не пошла. Это просто невозможно. В переулке стоит ментовская тачка с выключенными фарами. Та же самая, что была днем. Я узнаю царапину на левом крыле. Надо бы зашлифовать и покрасить, пока ржавчиной не пошла. Но ментам, конечно, плевать на свои тачки — это ж не их, а государственные. Проходя мимо машины, я слышу Маркин голос:
- Казачок!
Я поворачиваюсь и вижу, как из тачки вылезает дрожащая и заплаканная Марка. Она вся в крови – и лицо, и волосы, и платье. Я бросаюсь к ней, но она выставляет руки вперед, и я вижу, что она держит складной нож:
- Саша, я его убила. Я не хотела, Саша. Я просто хотела, чтобы он перестал. Меня теперь на всю мою жизнь посадят.
Я заглядываю в машину и вижу сегодняшнего мусора. Он точно дохлый. Глаза открыты и пялятся в одну точку.
- Тихо, - говорит Поэт, - Дай нож.