Может быть еще миллион других вариантов, и я плутаю в них, как в лабиринте, и не нахожу выхода. Поэтому волевым усилием я заставляю себя оглядеться вокруг и завести разговор с кем-то, кто оказался рядом. Обычный такой разговор – как зовут да по какой статье сидишь. Собеседник попадается тактичный и вежливый. Зовут его Белым, сидит за грабеж. Рецидив, пять лет. А это его друган Тощий, познакомились в первый день здесь. Тощий сидит за нанесение побоев представителю власти.
- Круто, - говорю я.
- Это у тебя круто, - усмехается он, - А в моем случае просто мент к моей сестре прикопался в ночном клубе, ну, я ему и врезал. А на мне уже висела условка за хранение марихуаны. И вот я здесь.
- Понимаю, - говорю я, - Несчастливое стечение обстоятельств.
- Ага. Будешь с нами ужинать?
- Почему нет?
Мы болтаем обо всем подряд, играем в карты. Тощий советует мне книги из местной библиотеки, а Белый рассказывает расписание тренажерки.
- Там, конечно, одно название, - говорит он, - Брусья да перекладина. Но лучше, чем ничего.
Я соглашаюсь. И правда, физическая нагрузка никому не вредит. Отвлекает от разных мыслей. Тем более, что никаких писем мне так и не приходит. Зато приходят передачи. На посылках неизвестные мне фамилии, каждый раз разные. Тот, кто отправляет эти передачи, явно не хочет, чтобы я понял, от кого они. Сигареты, конфеты, всякие мелочи. Я себе половину оставляю, а остальное в общак отдаю, чтобы тем, кому никто ничего не присылает, тоже жилось повеселее.
Батя Шмель, держатель общака, очень этим не доволен. Он знает, что его не любят, против него давно гонят волну, и считает, что я пытаюсь перетянуть симпатии сокамерников на свою сторону такими широкими жестами.
Ночью мне на голову накидывают одеяло и больно бьют по ребрам. На следующее утро батя Шмель после контрольной проверки шипит, чтобы я не думал против него идти, иначе он меня уроет. Прогибаться я ни под кого не намерен, терять мне нечего. Поэтому следующую передачу демонстративно целиком отдаю в общак, а когда ночью на меня нападают, несколько раз втыкаю заточку, куда придется, прямо через простыню. Один убит, у второго тяжкие телесные. Меня закрывают в одиночке, снова судят и добавляют к сроку семь лет.
Возвращаясь в свой барак после суда, первым делом иду к бате Шмелю и говорю так, чтобы слышали все окружающие:
- У меня нет планов выйти отсюда, и я не против вышки. А ты через два года откинуться должен. Предлагаю прожить эти два года дружно, - и протягиваю ему руку.
- Ты псих, Поэт, - отвечает он и пожимает протянутую руку, - Я таких уважаю.
Софья
Моя история кончена, теперь я просто плыву по течению и делаю то, что должна. Меня не удивляет предательство Руслана. Да, мне больно, я разочарована, но это ничто по сравнению с тем, что я чувствую, когда думаю о предательстве Марины. У нас был четкий уговор не рассказывать Саше и Руслану о наших делах. И она была согласна, что это логично и справедливо. И нарушила уговор, и теперь тридцать две девочки мертвы.
Кучерявая в холодном бешенстве. Меня приглашают на последнее собрание маргиналок, которое Кучерявая устраивает перед отъездом. Марину, конечно, не зовут. Кучерявая начинает с вопроса:
- Кто-нибудь из присутствующих все еще сомневается в том, что мужики – наши враги?
Никто из присутствующих не сомневается. А Кучерявая продолжает:
- Они могут казаться очень милыми и безопасными. Они могут говорить красивые слова и обещать райское будущее. Поэт. Многие из вас считали его чуть ли не образцом хорошего парня. Глядя на него, любая могла задуматься – а так ли они опасны и ненадежны? Ведь не все такие. Поэт вот не такой – он умный, вежливый и не агрессивный. О, да. Такие опаснее всего. Потому что тупые и агрессивные самцы выдают себя сразу, от них никто и не ждет ничего хорошего. А такие, как Поэт, втираются в доверие, заставляют почувствовать себя в безопасности, даже, вроде бы, заботятся и любят. Но любить для них означает владеть. Они рассматривают женщин исключительно как приложение к себе, созданное для их комфорта и удовольствия. Они не верят в нас, они считают, что знают, что для нас будет лучше. Поэту хотелось, чтобы его милые девочки сидели при нем, как домашние животные. А если они не хотят – значит, делают глупости, и надо им помешать. По вине Поэта погибли тридцать две девушки, которых мы могли спасти, и спасли бы. Да, не он лично их убил. Нет, он не желал им смерти. Просто в силу мужской тупости и ограниченности он решил, что лучше нас знает, что делать. Знали мы об этой особенности мужчин? Знали. Была у нас договоренность не посвящать в наши планы мужиков, если от них нельзя получить конкретной помощи, которую нельзя получить в другом месте? Была.
- И Марка ее нарушила, - сказала Юля, - Мы поняли, Кучерявая. Все думали, что если кто когда-нибудь и выдаст маргиналок, то это буду я. А это оказалась Марка. Вопрос в том, что нам теперь делать?
- Переезжать, ясное дело, - хмурится Леська, - Лично я еду в Питер.
-Мы с Юлькой уезжаем в Москву, - говорит Лена, - Думаю, мы даже сможем перевестись и продолжить учиться. Юрфаков там полно.
- Я еду в Красноярск, - говорит Кучерявая, - Потому что это центр страны, и там у меня есть своя братва в областной администрации. Давайте рассматривать это не как изгнание, а как выход на федеральный уровень.
- Круто, - подаю голос я, - А ты не унываешь.
- Лисичка, ты можешь поехать со мной, - предлагает Кучерявая, - Я уже пробила, тебя спокойно в тамошний мед переведут, и будешь себе учиться. Снимем одну хату на двоих.
- Нет, - говорю я, - Я не против уехать в Красноярск или куда-то еще, но хочу взять с собой маму, и жить буду с ней.
- Смотри, дело твое. Твой брат подрастет и сдаст тебя, как Поэт. Если этого не боишься, то вперед. В любом случае, с переводом помогу.
- Спасибо. Девочки, спасибо вам всем, что не злитесь на меня, - говорю я то, что должна сказать.
- Не ты ведь нас сдала, - говорит кто-то, и я киваю.
- Нам надо решить, что делать с баблом, которое мы забрали у Мухтара, - говорит Кучерявая.
- Смотреть не могу на эти бабки, - морщится Юля, - Я от своей доли отказываюсь. Я вообще не хотела их забирать. Это Марка вопила, как круто, что мы не только восстановим справедливость, но еще и приподнимемся на триста тыщ баксов. Тьфу.
- Вот пусть Марка их и забирает, - говорит Леська.
- Отдадим половину Марке, - предлагает Кучерявая, - Пусть берет и валит, куда подальше. Будет ей и Казачку платой за молчание. Лисичка, организуешь?
- Без проблем, - говорю я, - Но она бы и так молчала.
- Ну-ну, молчать-то она умеет, - фыркает Леська.
Сразу после собрания иду домой и начинаю собирать вещи – до отъезда поживу у мамы. Не хочу больше видеть ни Марину, ни Сашу.
- Далеко собралась? – спрашивает Марина, наблюдая за моими сборами.
- К маме. Я переезжаю в Красноярск.
- Тогда я тоже.
- Нет уж. Выбери себе любой другой город. Сумка с деньгами в коридоре. Это вам с Казачком, чтобы вы не растрепали про нас никаким ментам. Если вы способны не трепаться.
- Соня, ты серьезно? Ты уходишь только потому, что я рассказала Казачку про наши планы? Заметь, не я пошла в ментовку, и даже не Казачок.
- Неважно, кто пошел. Если б ты держала язык за зубами, ничего бы не случилось. На этом наши пути расходятся.
- Тогда мне жаль, что я выгнала Казачка.
- Ты его выгнала, потому что думала, что я со временем успокоюсь, и он сможет вернуться. Только нет, Марина, я не успокоюсь. Все кончено.
- Хорошо, - говорит Марина медленно, - Если ты не хочешь меня видеть, значит, не увидишь. Но ты не можешь указывать, где мне жить. Я поеду в Красноярск. К тебе не подойду, не бойся. Но ты знай, что я жду твоего возвращения и всегда буду тебе рада.