- Размечтался, - отвечаю я, - Этот мой.
- Да что за частную собственность на петухов развели? – возмущается Самовар, - Всех лучших сучек щенками разбирают.
- Благодарю за проявленный интерес, - говорит Левский, - Но я предпочту пока остаться в одиночестве. Покажите, пожалуйста, какую кровать я могу занять.
- Серьезно? – спрашиваю я, - Я никого не принуждаю, Шура, но гарантирую тебе, что в одиночестве ты долго не останешься. Петушиный угол вон там, Тихий тебя проводит.
- Мне эта девочка нравится все больше, - потирает руки Самовар, - С норовом, как я люблю.
- Давай без беспредела, - говорю я, но знаю, что говорю в пустоту.
Уже завтра, если не сегодня, этого паренька подловят у параши, накинут на голову наволочку и оприходуют. А он никого не опознает, чтобы призвать к ответу за беспредел. Дурак.
Впрочем, уже через час, пошептавшись о чем-то с Тощим, товарищ Левский подходит ко мне и вкрадчиво сообщает о том, что передумал.
- Я тоже передумал, - отвечаю я, зевая, - Не так уж ты мне понравился, и ноги у тебя кривые.
- Ничего у меня не кривые ноги, - он аж задыхается от возмущения, - Очень хорошие ноги, длинные и стройные.
- Ну, не знаю, - говорю я.
- Да ладно, - смущается он, - Ну, извини. Не понял сразу, что ты мне помочь хочешь. Как мне сразу разобраться, чем ты от вон того отличаешься?
Он кивает в сторону Самовара, и я соглашаюсь.
- Никак, наверное. Ладно, - и громко, на всю хату заявляю, - Мы с Шурочкой помирились. Кто тронет – урою.
- Спасибо, - с чувством говорит он, - Надо что-то постирать?
- Да брось ты, - отмахиваюсь я, - У меня руки пока на месте.
- Ну, может, еще чего. Серьезно. Ты мне симпатичен, и я не против попробовать.
- Как я сказал, у меня пока руки на месте. Все, отвали. Мне нельзя с тобой долго базарить.
- Почему?
- Это подрывает мой авторитет.
- А можешь дать мне книгу почитать, когда закончишь?
У меня в руках томик Есенина.
- Во-первых, это не та книга, которую можно закончить читать, - говорю я, - А во-вторых, если я тебе ее отдам, то назад уже не смогу забрать. Иди в библиотеку, там есть петушиный стеллаж.
- Видел я такой стеллаж в СИЗО, - морщится он, - Там только плохо написанные любовные романы и, почему-то, учебники по квантовой механике.
- Здесь нет учебников по квантовой механике, - говорю я, - Урыл бы того, кто поставил их на петушиный стеллаж. Все, вали отсюда.
Шурка уходит, опустив голову. Я обращаю внимание на то, что у него не только стройные длинные ноги, но и подтянутый зад. Вот черт. Нельзя пялиться на задницы мужиков, особенно если ты на зоне. С другой стороны, он же мой петух, значит, я могу на него пялиться, сколько захочу. Рррр.
Я беру телефон и пишу Маринке:
«Как дела у Казачка? У Сони?»
Она ничего не отвечает ни в этот день, ни на следующий. Потом приходит короткое «Не знаю. Живы». Я хочу написать ей, как сильно скучаю, как мне ее не хватает, но от этого один шаг до того, чтобы попросить ее приехать. А я не хочу, чтобы она приезжала. Не хочу, чтобы она видела, во что я превращаюсь. Хочу оставаться для нее тем, кем я был раньше. Я никогда не увижу ни ее, ни Сашу, ни Соню. Интересно, если бы Казачок узнал, что у меня тут свой личный петух, он приехал, чтобы убить его? Он же говорил, что любого уроет. Забавно бы получилось, если б он приехал, убил и уехал. А со мной даже не поздоровался. Наверное, он ненавидит меня за то, что я разрушил его жизнь. И правильно. Или вообще обо мне не думает, что тоже правильно.
- Я все-таки возьму постирать твои вещи, - подходит Шурка, - Так положено. Даже Тощий берет у Белого вещи.
- И стирает? – спрашиваю я.
- Уносит в сортир. Белый обычно следом идет. А чем они там занимаются – понятия не имею.
- Ну, я-то за тобой не пойду. И тебе придется стирать, хотя я тебя об этом не прошу.
- Да ладно. Ты должен проявлять ко мне хоть какое-то внимание, а то все эти страшные зэки решат, что я тебе неинтересен, и для меня наступят ужасные последствия.
Он вытаскивает из-под моей шконки какие-то носки и тащит их в сторону сортира на вытянутой руке. Это смешно. Я иду за ним, закрываю за собой дверь.
- Дай сюда, - я забираю у него свои носки и стираю их под струей воды, потом отжимаю и направляюсь к выходу.
- И это все? – спрашивает Шурка насмешливо, - А поговорить?
- Ты еще поцеловать тебя предложи.
- Да ладно. Никто не ждет нас так быстро, а мне здесь почти не с кем поболтать. Тощий – нормальный, но он постоянно где-то зависает с Белым. Завидую их отношениям.
- О чем хочешь побазарить? – спрашиваю я.
- У тебя хоть раз был секс с мужчиной?
- Да.
- Значит, я не ошибся.
- В чем?
- Ты гей.
- С женщинами у меня тоже были отношения.
- Даже у меня были. Но я гей. А ты?
- Не люблю ярлыки.
- Как далеко вы с ним зашли? – как ни в чем ни бывало интересуется он, - Или их было несколько?
- Дальше, чем я планирую заходить с кем-либо еще.
- А ты мне все больше нравишься, Поэт. Как тебя зовут? У тебя ведь есть имя?
- Руслан.
- Можно, я буду так тебя называть?
- Нет. Называй меня Поэтом, как все.
- Ладно, как скажешь. Слушай, мне нужен секс, правда. Мне дали десять лет, и я не собираюсь провести их в целибате. Можно, я тебе отсосу? Тебе понравится, клянусь.
- Нельзя, - говорю я.
- Почему? Я чист.
- Потому что я не смогу оказать тебе ответную услугу. Да и не захочу, - резко отвечаю я.
- Я тебя об этом и не прошу. Я знаю правила.
- На самом деле ты этого не хочешь, - устало вздыхаю я, - Ты хочешь привязать меня к себе, потому что боишься потерять мою защиту. Не бойся. Все будет хорошо.
- Однако. Теперь я еще больше хочу стащить с тебя штаны. Как мне доказать тебе, что ты не прав? Показать свой стояк?
- Никак, - я забираю свои носки и ухожу.
Я знаю, что он добьется своего, и ему не потребуется для этого слишком много времени. Поэтому я пишу Геннадьевичу сообщение – «презервативы». Через неделю получаю целую кучу гандонов, плюс две банки смазки. Я даже не знал, что такое бывает. Обе банки оставляю на шконке Тощего и вижу, как он одну отдает Шурке, а тот улыбается.
В тот же вечер Шурка заходит ко мне в душевую кабину и сразу опускается на колени.
- Эй, я не разрешал, - говорю я, - Это насилие.
Но у меня уже стоит, потому что до этого я дрочил, думая о Казачке. И сразу с Казачка и этих мыслей я переключиться не могу и не хочу, и когда теплый рот окружает мой член, только вздыхаю и закрываю глаза, представляя лицо Казачка.
Софья
Мы с Кучерявой валяемся в постели у нее дома и пьем кофе из маленьких фарфоровых чашечек. Кучерявая в последнее время увлеклась дизайном интерьеров, и теперь у нее очень уютно и много разных очаровательных мелочей. Я люблю бывать у нее, потому что у нее очень чисто и красиво, а в моей квартире полный бедлам и разруха. Давно пора делать ремонт, но мне некогда. Я прохожу интернатуру в роддоме, воспитываю дочь и активно участвую в делах Кучерявой. Не до ремонтов.
- Лисичка, а ты аборты умеешь делать? – спрашивает вдруг Кучерявая.
- Умею, а что?
- Мы будем к тебе девок присылать. Малолеток. Оплату будешь получать, не волнуйся.
- Если какая-нибудь из этих девочек умрет от осложнений, меня посадят, - сообщаю я.
- Ну, если посадят, то конечно, пусть этих девок убивают их родители или мужья, тогда никого не посадят и все будут счастливы, - желчно произносит Кучерявая.
- Мужья? – уточняю я.
- Ага. Восточные диаспоры. Выдают малолеток замуж вторыми-третьими женами и ждут потомства. Девчонки, пока несовершеннолетние, сбежать не могут, надо ждать восемнадцати. А до этого умудриться не родить.
- Пусть таблетки пьют.
- Пробовали. У одной свекровь эти таблетки нашла, и девчонку избили до полусмерти.
- Могу спирали им ставить.
- Ага, ты поставишь, а ее на осмотр к другому врачу потащат, и снова девку изобьют, могут и убить.