— Вы думаете, отецъ захочетъ взять ихъ? — спросила она Шикона, лаская насъ.
Шиконъ покачалъ головой, постучалъ трубкой о столъ, скривилъ въ гримасу свои толстыя губы и отвѣтилъ:
— Онъ, можетъ быть, ушелъ еще дальше. Сынъ Жирара говорилъ, что встрѣтилъ его по дорогѣ въ Парижъ.
Потомъ Шиконъ сводилъ насъ въ какой то красный домъ съ высокими крыльцами, къ которому вело много ступенекъ. Онъ долго разговаривалъ съ какимъ то господиномъ, тотъ махалъ руками и говорилъ что то о разъѣздахъ по всей Франціи. Господинъ положилъ мнѣ руку на голову и повторилъ нѣсколько разъ:
— А вѣдь онъ мнѣ не говорилъ, что у него есть дѣти.
Я поняла, что рѣчь идетъ объ отцѣ и попросила повидать его.
Господинъ ничего не отвѣтилъ, посмотрѣлъ на меня и спросилъ у Шикона:
— А сколько ей лѣтъ?
— Да лѣтъ пять, — отвѣтилъ старикъ.
Сестра въ это время играла съ котенкомъ на ступенькахъ.
Мы вернулись въ телѣжкѣ обратно къ теткѣ Кола; она встрѣтила насъ пинками и воркотней. Нѣсколько дней спустя она посадила насъ на поѣздъ, и въ тотъ же вечеръ мы очутились въ громадномъ домѣ, гдѣ было много дѣвочекъ.
Сестра Габріэль насъ сразу разлучила, говоря, что сестра уже достаточно велика, чтобы быть со средними, а я осталась съ маленькими.
Сестра Габріэль, маленькая, старенькая, худенькая, вся согнутая, завѣдывала спальнями и столовой. Въ спальнѣ, чтобы убѣдиться въ нашей чистоплотности, она всегда запускала намъ свою худую, жесткую руку между простыней и рубашкой и нещадно сѣкла розгами въ положенные часы тѣхъ, чьи простыни оказывались мокрыми.
Въ столовой она приготовляла салатъ въ большой желтой глиняной чашкѣ.
Засучивъ рукава до плечъ, она погружала въ салатъ до локтей свои черныя, корявыя руки и, когда она ихъ вынимала, онѣ лоснились отъ стекавшаго съ нихъ масла, и это мнѣ напоминало засохшія вѣтки въ дождливые дни.
Съ первыхъ же дней я нашла себѣ подругу. Она подошла ко мнѣ, подпрыгивая, съ задорнымъ видомъ.
Она была не выше скамейки, на которой я сидѣла. Безъ всякаго стѣсненія она облокотилась на меня и спросила:
— Ты чего не играешь?
Я сказала, что у меня болитъ бокъ.
— Да, — отвѣтила она, — я знаю, у тебя мать умерла отъ чахотки, а сестра Габріэль говоритъ, что и ты тоже скоро умрешь.
Она взобралась на скамейку, подобравъ подъ себя ноженки, спросила, какъ меня зовутъ, сколько мнѣ лѣтъ, сообщила, что ее зовутъ Исмери, и что она старше меня, но что докторъ говоритъ, что она уже никогда больше не выростетъ. Она сообщила мнѣ, что учительницу зовутъ Мари-Любовь, и что она злая и строго наказываетъ болтушекъ. Потомъ, вдругъ спрыгнула на полъ и закричала:
— Августина!
Голосъ у ней былъ, какъ у мильчишки, а ноженки кривенькія.
Въ концѣ перемѣны я увидала ее уже на спинѣ Августины, которая перебрасывала ее съ плеча на плечо, какъ бы силясь сбросить. Поровнявшись со мной, Исмери крикнула:
— Скажи, ты тоже будешь таскать меня?
Скоро я познакомилась и съ Августиной.
Старая болѣзнь глазъ обострилась у меня. Ночью вѣки у меня склеивались, и я была совершенно слѣпой до тѣхъ поръ, пока мнѣ не промывали глаза. Августинѣ было поручено водить меня въ лазаретъ. Каждое утро она приходила за мной въ спальню. Я слышала ея шаги отъ самой двери. Она не долго возилась со мной: хватала меня за руку на ходу и, не заботясь о томъ, стукаюсь я о кровать или нѣтъ, уводила.
Съ быстротой вѣтра мы пробѣгали по корридорамъ, лавиной скатывались съ высоты двухъ этажей; я неслась, словно падая въ пропасть; лишь время отъ времени попадала я ногой на ступеньки; Августина крѣпко держала меня своей рукой.
Чтобы попасть въ лазаретъ, нужно было пройти позади церкви, затѣмъ мимо бѣленькаго домика, тутъ мы ускоряли шагъ.
Однажды, когда я, выбиваясь изъ силъ, упала на колѣни, она подняла меня, стукнувъ по головѣ, и сказала:
— Иди же скорѣй, мы у покойницкой.
Каждый день потомъ, изъ страха, что я упаду, она предостерегала меня, когда мы находились около покойницкой.
Я боялась, главнымъ образомъ потому, что боялась Августина: мѣсто было опасное, если она такъ быстро бѣжала. Я добиралась до лазарета вся въ поту и задыхаясь; кто-то толкалъ меня на маленькій стулъ, и колотье въ боку у меня давно уже проходило, когда начинали промывать мнѣ глаза.
Августина же свела меня въ классъ сестры Мари-Любови.
— Сестра, вотъ новенькая, — сказала она притворноробкимъ голосомъ.
Я ожидала грубаго пріема, но сестра Мари-Любовь улыбнулась мнѣ, обняла меня нѣсколько разъ и сказала: