— Марина! Морозова! — раздался звонкий крик Эммочки. Она кричала как в лесу.
— Что? — не своим голосом ответила Ксанка и пошла на голос.
Вообще–то она всегда не ходит, а ломится, сбивая с ног тех, кто стоит на пути, топая и размахивая руками. Но сейчас она шла в образе. Актриса все–таки! Шла, нагнув голову, бочком, легко, неслышно, ну прямо точно так, как ходит Маринка.
— Чего это она? — удивился Игорь.
— Молчи. Так надо, — сказал я.
— Клим, ой, ну скажи, ну скажи, пожалуйста, ну в чем дело? — вдруг дернула меня за рукав Лаура, будто все ничего, будто все у нас с ней нормально.
— Крошка Цахес просила показать ей Марину, — точно так же делая вид, что у нас все в порядке, ответил я.
— Что она еще хочет? Вчера со Стасиком приперлась на день рождения к Ане Воробьевой, так ей и этого мало….
— Пойдем, поглядим, что будет, — потащила меня за собой Ермакова, — мне одной неудобно.
Скрыть своего интереса к чужим делам Валька не может. Все ее уже давным–давно раскусили, презирают, не любят, но она даже не понимает за что. Ей и в голову не приходит, что это неприлично. Казалось бы, хитрая девица, но хитрость, я это понял, ума не заменяет. И воспитана дурно. А кто из нас воспитан на пятерку с плюсом? Но остальные как–то приглядываются, учатся, перенимают. И тут, по–моему, кроме головы на плечах ничто не поможет. А уж злоба, зависть и хитрость только от недостатка серого вещества. Не видел я благородных дураков, бывает только или–или, а уж самодовольны только дураки. Если, сделав пакость, ты хотя 6ы понимаешь, что это пакость, то, наверное, можно рассчитывать, что ты не абсолютный подонок.
Вначале я думал: ничего не исправишь, надо только зарубить на носу этот урок и жить дальше. Но нет, оказывается, мало заучить урок. Мало того что этот поганый случай навсегда останется при мне. А Лаура? Она–то в чем виновата? Ей–то зачем этот урок? Чтоб впредь никому не верила, подозревала? А может, она только своей доверчивостью и была хороша?
Говорят, сердцу не прикажешь… Сердцу не прикажешь? Нет, сердцу прикажешь! Прикажешь!
И тогда я сделал маленькую попытку встать на ее место. А как же она, бедная, справится с этой бедой? И не имею я права за счет Лауры получать такие шикарные жизненные уроки. Я должен и с п р а в и т ь. То есть это я сейчас так ясно излагаю весь ход моих мыслей. Тогда я брел на ощупь, ненавидел то ее, то себя. Но ненависть к другим — она бесполезна, она ничего не дает, разве что делает нас хуже. А куда уж хуже? И тогда я разозлился на себя.
И стоило мне разозлиться на себя, как я увидел, что Лаура — хорошая. Хорошая, и все. Бедная, обиженная мной, красивая и хорошая. И не только что она меня не стоит, а я не стою ее. Может, именно это все они называют любовью? Но тогда любовь требует усилий. Но что это я…
Ермакова тащила меня к группе: Эммочка, Крошка Цахес и Ксана. Атмосфера предгрозовая, уж Ксанка без скандала не обойдется. И я знал, что должен быть с ней. Подошли и Игорь с Лаурой.
— Вот, Алина, ты хотела познакомиться с Морозовой, — светским голосом тараторила Эммочка.
По виду Алины я понял, что уж знакомиться она не хотела. Она хотела, чтоб ей только показали Маринку.
— Боже! — трагическим голосом сказала Ксанка. — Боже, так это вы Алина? Ах, я умираю от счастья!
Наглая Крошка Цахес вытаращила глаза и промямлила очень высокомерно:
— Я вроде бы и не просила о знакомстве. А если и просила, то позабыла об этом.
— Ах! Это не имеет значения, — и Ксанка вдруг, ни с того ни с сего, стиснула Алину в объятьях. — Ах, как я счастлива! Это была мечта всей моей жизни!
Она тискала, мяла, целовала Крошку Цахес, а потом вдруг зарыдала басом, и по щекам ее катились самые натуральные слезы.
Открывались двери. Входили все новые и новые люди, недоуменно смотрели на эту дикую сцену, потом пожимали плечами и отходили. В театральном людей ничем не удивишь.
Бедная Алина не знала, что и делать. Наконец она вырвалась из Ксанкиных объятий (очевидно, не слабеньких) и прямо без пальто выскочила на улицу.
Эммочка и Ксанка победно хохотали.
Народу было уже полно. Прозвенел звонок на занятия.
Первые часы вел Кирилл. Я не люблю, когда он с нами репетирует. Дело не в том, что мы поссорились, — У меня ощущение такое, что это я с ним ссорился, а он со мной вовсе нет, уж такой он легкий человек — все забыл. Но просто он много болтает, и болтовня какая–то необязательная. Я заметил, что Кирилла любят все наши лентяи. Не самого Кирилла, а его занятия, конечно. По крайней мере, Жанка любит. У нее, как и у Кирилла, хорошо подвешен язык, и она готова часами выяснять с ним какие–то детали и обстоятельства, мелкие и непринципиальные. Помню, на одном занятии Лаура, падая в обморок, на лету одернула платье. Так Жанка потом полчаса трещала, что не верит в Лаурину игру, что этим жестом Лаура выдала свое притворство. И Кирилл с ней соглашался. Потом я спросил у Марии Яковлевны, и она сказала, что это бред и полное непонимание смысла актерской профессии. Что актеры не сумасшедшие и что если бы они делали на сцене все совсем как в жизни, то сцена никому бы не была нужна. И актриса, которая упадет на сцене с задранным подолом, вместо того чтоб растрогать публику — насмешит ее. А я подумал, что Жанка затевает подобного рода дискуссии потому, что она еще ни разу не почувствовала себя актрисой. Поэтому она и накручивает на элементарные вещи какой–то туман — тут и беспамятство, и сомнамбулизм, и черт знает какое вдохновение, при котором актер якобы совсем не соображает, что он делает. Интересно, а зачем же тогда репетиции, зачем мизансцены, зачем умение владеть телом и говорить?