— И хорошо, что не пошла. Я устала. А вы человек тихий… с вами можно помолчать. Вы заметили, что я не надела свое любимое платье? Из–за вас.,. Вам оно не нравится…
— Почему же… В нем что–то есть.., Прекрасное платье, отличное платье…
— И ведь заметьте, сама сшила!
Она говорила со мной без своего сарказма, со мной говорила, не с кем–то, не для кого–то. А я думал: что же случилось? Как же она узнала о принятом мной решении, о том, что я не предал ее, хоть это уж не такая заслуга, особенно теперь, когда я знаю, кого я не предал. Чем объяснить ее перемену ко мне? Все, что я сделал, я сделал для себя, но почему это тут же отозвалось в ней? Не слишком ли мало я сделал? А она так благодарна мне, уходит со мной от веселья и поздравлений, от своих друзей. За что мне такое?!
Я не заметил, когда произнес это вслух.
— За что? — переспросила она. — Да за то, что у вас нашлось для меня время… Его ни у кого нынче нет… И вот они гонятся, торопятся, наступают друг на друга, сами на себя, клянутся в любви, через пять минут обманывают, да еще уверяют тебя, что ты неправильно понимаешь любовь и дружбу… А я хотела умереть. Я думала: ну умру я, — может, вы хоть тогда остановитесь в своем беге, может, схватитесь за голову, опомнитесь…
Но я сама опомнилась. Ну, прыгнула из окна жена Василия Михалыча… Разве он до конца понял, что случилось? А обещал мне… Я так на него надеялась. И теперь я не хочу прыгать из окна, верьте, это так. Это никого не остановит. Теперь мне кажется, что вы один знали, каково мне… Понимали… Я очухалась, пришла в себя — вы и оставить меня были готовы. Не в беде оставить, а в порядке… А это так редко бывает — быть верным в беде! Только вы и Игорь Иванов поняли меня.
— Зато вы, Марина, сделали из Игоря актера, а из меня героя.
Ничего я не понимал, зря она мне приписывала понимание. И вообще, если на то пошло, то я только сегодня полюбил ее. Она была сильна, она говорила со мной с позиции силы, и я сдался ее силе. Я такой же, как все. Зря она.
Мы проходили мимо билетной кассы, и я, соблазнившись афишей кубинского ансамбля песни и пляски, купил на него билеты.
— Только вам надо переодеться, — сказал я, — вам очень идет ваш жирафий наряд. И туфли на высоких каблуках.
Она засветилась от радости так, что я сам поверил в безукоризненность жирафьего наряда, поверил искренне.
И когда мы пришли на кубинский ансамбль и кружились в нарядной толпе, я все удивлялся, почему все на нее таращатся, а потом решил, что просто завидуют.
Концерт был феерический. Кубинцы пели, плясали, ходили на голове. А завершилось все сумасшедшей пачангой. Они плясали, гремели трещотками и еще умудрялись петь. На русском языке, кстати.
Да здравствует пачанга!!!
Да здравствует Фидель!!!
После десятиминутной безумной пачанги Марина тоже начала приплясывать, сидя в кресле, и холодноватые ленинградские зрители смотрели на нее с усмешкой. Еще через пять минут многие из них стали делать то же самое. Да и я грешным делом…
Наши места были крайними в проходе. И вот на ковровую дорожку в зал выскочил громадный мулат. Он двигался по дорожке, не прекращая танца, гремя маракасами, вглядываясь в лица. Потом увидел Марину, потянул ее за руку, и так они побежали к сцене, ловко вскочили на нее, и другие танцоры освободили для них место.
Я боялся, что она упадет или запутается руками в своих рукавах, споткнется, тем более что надела эти ужасные туфли, но нет… Пройти по улице — это для нас сложно, а плясать пачангу в негритянском ритме на огромной освещенной сцене — пожалуйста. Она медлила всего несколько секунд, приноравливаясь к музыке, а потом вдруг ринулась в танец, и, честное слово, это было хорошо.
Да здравствует пачанга!!!
Да здравствует Фидель!!!
Ее белые, длинные ноги были так же устойчивы и быстры, как черные и бронзовые ноги кубинок.
— Своя, подсадная, — сказал кто–то рядом, — я сразу заметил, что она не такая, как мы… А ведь эти номера у нас не проходят, нет у наших огня…
Мулат положил ей на плечо руку, на другом ее плече лежала рука негритянки. Они плясали все бешеней и бешеней, но Марина смотрела на меня, в мою сторону, хотя вряд ли меня видела, потому что свет бил на сцену.
ЭПИЛОГ
Известно ли читателю, что хороший режиссер ставит не только спектакль, но и прощальные актерские по клоны? Наглость ли это — рассчитывать на вызовы, на долгие аплодисменты — автор не знает. Наверное, не наглость. Всмотритесь в тревожные лица отыгравших актеров, запомните эти лица.
И вот Моцарт выходит в обнимку с Сальери, Чацкий прощально машет рукой в своем побеге из Москвы.