— Ничего странного, об этом думают все, кто приходит в наш дом.
— У вас удивительный дом.
— Ну так и живи у нас, пока эта крокодильша от тебя не смоется.
— Как — живи?
— Так и живи. У нас есть комната. Того брата, который в Амстердаме. Он корреспондент.
— А что, и правда, Марин, а? — оживился Стасик, почувствовав в этом выгоду и для себя.
Марина вспомнила про шкафы с книгами, про настольные лампы с шелковыми абажурами, и как, наверное, здорово читать книги в тихой комнате при свете такой странной настольной лампы. Анечка, будто угадав ее мысли, сказала:
— У нас есть все греки. Это как раз для тебя.
— Почему ты так решила?
— Откуда я знаю? Так мне кажется.
Стасик про греков слышал, наверное, впервые, но счел нужным поддакнуть:
— Да, да, Марин, это для тебя!
— Гляди–ка! И он тоже. Все знает, все понимает— только без хвоста, — захохотала Анечка.
— Чего–чего? — не понял Стасик.
Марина, чтоб не дать ему ударить в грязь лицом, сказала:
— Это из «Маугли», помнишь? Обезьяны так говорили.
— А, ну конечно. Как это я позабыл!
В прихожей между тем происходил базар с раскатами, отдающими Кавказом. Марина невольно прислушивалась к тому, что там творится. Кроме Анечкиного отца там явно было еще трое. Двое кричали как резаные, третий молчал, потому что кричали явно на него.
— Ара! — кричали два голоса оптом и в розницу. — Ара!
Ара молчал. Видно, сильно провинился. Анечкин отец старался, судя по интонациям (слов не было слышно), утихомирить разбушевавшихся кавказцев.
— Чего они так напали на этого Ару? — спросила Марина у Анечки.
— На какого Ару?
— Ну, они все его ругают: «Ара! Ара!»
— Никакого Ары там нет, просто по–грузински «ара» и значит «нет». Видно, они не согласны у нас обедать и тащат папу в ресторан. Это режиссеры из Тбилиси.
Всем стало ужасно весело, хохотали до упаду.
— Похищают, похищают, похищают, — мелькнул в дверях Анечкин папа, — вернусь поздно. Укладывайтесь без меня.
— Ладо! Датико! — заорала Анечка, не сходя с места. — Не спаивайте папу!
— Ара!
— Ара! Ара! — отозвались из прихожей, потом хлопнули дверью.
— Ну так как? Останешься у меня? — спросила Анечка.
Марина замялась, но лишь на мгновенье, потому что тон у Анечки был искренний и просительный.
— Останусь.
— Вот и хорошо. А Стасик пойдет домой, то есть в общежитие.
Стасик сгорбился от огорчения, но поплелся к прихожей. Одевался он долго, будто ждал,, что Анечка его остановит. Но она лишь сунула ему в руки огромный зонт.
— На, кто–то у нас его оставил, можешь пользоваться. Теперь ты ленинградец.
— Зачем ты с ним так? — спросила Марина, когда Стасик, ушел. — Ведь он тебя любит.
— Он не меня любит, а тебя…
— Да что вы все, очумели?
— Ах, значит, не я одна так думаю?
— К сожалению.
— Ладно, не бери в голову. Давай картошки почистим, сейчас Валя придет.
— Странно.
— Что странно?
— Ты с ней так обращалась, а сама…
— Не напоминай мне о том случае, ладно? Я просила у нее прощенья, и она простила. По–настоящему простила, от души. Она, знаешь, в глубине очень настоящая. Просто я поначалу не поверила в ее услужливость, думала — подхалимка. Знаешь, я в нашем милом доме видела слишком много подхалимов, вот мне и показалось.
— Но зачем было оскорблять ее вслух?
— А, мало ли что я говорю вслух! У меня язык не связан с головой. И она это поняла. Она прекрасный человек и умница. Ты тоже не обращай внимания, если я чего не так скажу.
Потом пришла Валя. Она явилась с целой авоськой продуктов, и тут же принялась мыть посуду, драить кофейники и вытряхивать пепельницы. Ее маленькое меленькое лицо за работой приобретало значительность, будто при этом она постигала истинные ценности жизни.
Марина же с Аней, как оказалось, могли найти много общих тем, совсем не прибегая к сплетням и пересудам.
После ужина они читали вслух Гоголя, которого, оказывается, не разлюбили даже после того, как проходили в школе. Особенно умиляла их реакция на Гоголя Валечки. Было такое чувство, что «Мертвые души» Валечка слышит впервые, потому что она хохотала, как ребенок, и все восклицала: «Ну и текст!»
Спала Марина в комнате амстердамского брата, превращенной в библиотеку. Она не успокоилась, пока хотя бы не перетрогала всех книг, открыла сразу несколько; (от жадности), но так и уснула, не прочитав ни строчки.
Утром Анечкин папа, слегка помятый после вчераш–них похождений, рассказывал двум своим друзьям о Марине:
— Представляете, вот такая еще была… Под стол пешком ходила, письма носила, а я уже видел — актриса. Вот и вы увидите — актриса!
— Ты на папу не обижайся, — сказала Анечка после его ухода, — у него обо всех должна быть своя легенда. Сочинит байку и будет всем рассказывать. Главное, сам же верит.