Едой и всем хозяйством в доме заведовала тетя Дуня, которая до того всю жизнь прожила в деревне и знала, как варить овсяный кисель и печь картофельные драники. Другой пищи тетя Дуня не признавала, а потому больше ничем не баловала. Но киселя и драников было всегда много и хватало на всех. (Да и вкусно же это было!) Еще тетя Дуня прекрасно драила полы, по–деревенски, с голиком, несмотря на то что это был паркет. Что–то свежее, промытое, деревянное и деревенское было в этом доме.
А по намытым этим полам весело бегала Галя, Галочка, Галчонок — жена. Говорят, что до встречи с Покровским она обещала сделаться большой артисткой, но предпочла быть тем, чем была.
А я вот теперь почему–то должна играть роль знаменитой актрисы, женщины современной и без предрассудков. И никто не знает, как больно и стыдно мне играть эту роль. Эмансипировали нас, дурочек, а что делать со свободой, мы и не знаем. Творчество нам осталось — ах, ах. Впрочем, тут ирония неуместна. А и действительно, осталось нам творчество. Только если б женщины еще умели обставить посерьезнее свои творческие потуги… Вот мужчины, например, те умеют. Даже по мальчишкам–студентам это видно. Собрались в углу, вещают о свободе индивидуальности, о правде образа, о сверхзадачах роли — и в их полудетской болтовне такое серьезное отношение к себе, такой океан эгоизма, такие всплески самомнения! А девчонки рассуждают об оборочках, о креме для лица и для рук — дуры дурами. Но ведь девчонки–то у нас гораздо сильнее, гораздо ярче выражены, талантливее. Что уж говорить — девчонок отбираем жестче, и требования к ним другие. Но женщине несвойственно думать о мировых проблемах, она думает о муже, о детях, о любви, варит кашу, заодно воспитывает ребенка и вяжет пончо с рукавами, а между делом учит роль Жанны Д'Арк. А потом неплохо ее играет.
— Ну, ты и жрать, — ворчал Покровский, глядя мне в тарелку.
Вася подошел к нам, уплясавшийся и веселый, подозвал молодых.
Молодые у нас сегодня хорошие. Основательные ребята. Надежные. Может быть, они и выдержат тяжесть современного брака.
— Ну, ребята, — сказал Вася, — вот вы женитесь. Неплохо бы вам знать, что это бывает в жизни один раз. Другого не будет, запомните.
Вася будто подслушал мои мысли. Я хотела его поддержать, но кто–то на полную мощность врубил магнитофон. Оглушительно зазвучали джунгли. Вася засмеялся и потащил танцевать Марину. Он скакал перед ней свадебным индейцем, она же сутулилась и пожимала плечами. И казалось, что это не он старше ее на пятнадцать–семнадцать лет, а она. Она была такая взрослая, такая серьезная, а он — молодой, глупый и дерзкий. Ребята хлопали в ладоши, кричали.
Только Анютка, попавшая в поле моего зрения, была мрачна и зла. Она тяжелым, нехорошим взглядом смотрела на отца и на Марину. Особенно на Марину. Неужели она думает… Да нет, не может быть.
Между танцующими вклинился Стасик Новиков. Марина ожила, засветилась, заулыбалась. Любовь, черт подери! И лица у всех стали такие умильные, такие сладкие. Не знаю почему, но мне не нравится эта пара. И дело не в пирогах, как думает старик. Мне не понравилось, что я встретила Маринку с узлом у ломбарда, а у Стасика тут же появился джинсовый костюм. Мне не нравится, что Стасик расцвел пышным цветом, а Маринка слиняла, улетучилась. Она работает не хуже других, старается, но это — не хуже других — для нее смерть. Ох уж эти мне соединяющиеся сосуды! Мне перестала нравиться наивность Новикова. Какая–то выгодная для себя у него наивность. Он не повзрослел оттого, что изменилась его жизнь, что ему ответили на любовь, а наоборот — стал еще более инфантильным, этакий ребенок, взбалмошный и капризный. Да и вообще на него очень плохо подействовало то, что он стал играть в массовке спектакля, который ставит четвертый курс. Я же знала, что нельзя ему позволять этого! Зачем я послушалась Маринку! Она совсем потеряла голову, а я позволила ей себя убедить.
— Ему должно быть интересно, иначе он не сможет понять, зачем он вообще учится, — уговаривала она меня. — Ему скучно делать этюды и отрывки, пусть поймет, Для чего это надо. Он же ребенок, вы же знаете…
И я позволила себя околпачить, порекомендовала его С а м о м у. С а м остался доволен. Зато я недовольна. Какое трудное заведение наш институт, видите ли. Надо, оказывается, показывать мальчику конфетку в яркой обертке, чтоб он снизошел до труда. Как дрессированному медведю. Когда их было сто человек на место, то о конфетках никто не заикался.