Карлос Руис Сафон
Марина
Однажды Марина сказала мне, что мы помним только то, чего никогда не было.
Лишь спустя много лет я понял эти слова.
Но лучше я начну рассказывать с начала, которое в данном случае было концом.
В мае 1980 я исчез на неделю. На протяжении семи дней и семи ночей никто не знал, где я. Друзья, товарищи, преподаватели и даже полицейские бросились на поиски беглеца, которого некоторые считали погибшим или затерявшимся в приступе амнезии среди улочек с сомнительной репутацией.
Неделю спустя полицейский в штатском вроде бы узнал в одном из прохожих объявленного в розыск юношу; он подходил под описание внешности пропавшего. Предполагаемый беглец бродил по Французскому вокзалу как заблудшая душа в соборе, окруженном железной решеткой и завесой тумана. Полицейский подошел ко мне с видом героя детективного романа. Он спросил, я ли Оскар Драй — юноша, бесследно пропавший из интерната, в котором учился. Я кивнул. В стеклах его очков отражался свод вокзала.
Мы сели на скамью перрона. Полицейский спокойно зажег сигарету, но не подносил ее к губам.
Он сказал, что многие меня ждут и готовятся завалить вопросами, так что стоит придумать хорошие ответы. Я снова кивнул. Он внимательно посмотрел мне в глаза. «Оскар, иногда сказать правду — не лучший выход», — сказал он. Он протянул мне несколько монет и попросил позвонить моему преподавателю из интерната. Я так и сделал. Полицейский подождал, пока я закончу разговор. Потом он дал мне денег на такси и пожелал удачи. Я спросил, откуда он знал, что я не потеряюсь снова. Он пристально на меня посмотрел. «Теряются только те, кому есть, куда идти», — просто ответил он.
Он проводил меня до дороги и попрощался, так и не спросив, где я был, и пошел прочь по бульвару Колумба. За ним, словно преданный пес, следовал шлейф дыма от нетронутой сигареты.
В тот день призрак Гауди высекал в небе Барселоны облака невообразимой формы на фоне яркой бирюзы, от которой слепило глаза. Я взял такси до интерната, где меня скорее всего ожидала мучительная казнь.
На протяжении четырех недель школьные преподаватели и психологи терзали меня в попытках раскрыть мою тайну. Я их обманывал и рассказывал каждому то, что он хотел услышать или мог принять. Со временем им надоело изощряться в выдумках и все предпочли забыть этот эпизод. Я последовал их примеру, так никому и не рассказав, что произошло в действительности. Тогда я не знал, что океан времени рано или поздно выбрасывает на берег сознания воспоминания, которые мы в нем топим.
Пятнадцать лет спустя ко мне вернулось воспоминание о том дне. И я увидел юношу, который блуждает в тумане Французского вокзала. И имя Марины пронзило сознание как боль от свежей раны.
У каждого из нас на чердаке души под замком хранится секрет. Вот это мой.
Глава первая
В конце семидесятых Барселона была лабиринтом призрачных улиц и переулков, где стоило только переступить порог какого-нибудь подъезда или кафе, и вы возвращались в прошлое на тридцать, а то и сорок лет назад. Время и воспоминания, история и вымысел сливались в этом волшебном городе как акварели под дождем. Именно здесь улицы, которых больше нет, сказочные соборы и жилые здания стали декорациями к этой истории.
В то время я был пятнадцатилетним юношей, томившимся в стенах интерната, названного в честь одного святого, в конце шоссе Вайвидрера. Тогда район Саррья напоминал деревню, примостившуюся на берегу большого современного города. Мое учебное заведение располагалось в начале улицы, которая шла до проспекта Бонанова. Его монументальный фасад напоминал скорее замок, чем школу. Угловатое здание глинистого цвета пестрело в тумане башенками, арками и крышами.
Интернат был целой цитаделью с садами, фонтанами, прудами, двориками и даже сосновым бором. Вокруг располагались мрачные здания с бассейнами, над которыми клубился призрачный пар, спортивные залы, утопающие в тишине, и затемненные капища, где изображения святых улыбались в отблесках свечей. В интернате было четыре этажа, не считая двух подвальных, и затворнический чердак, где жили те немногие священники, которые тут еще преподавали. Комнаты учеников располагались в коридорах, похожих на пещеру, на четвертом этаже. Эти бесконечные галереи лежали в вечном полумраке, где часто слышалось обманчивое эхо.
День за днем я спал наяву в аудиториях этого огромного замка, томясь в ожидании свободы, которую нам даровали каждый день в двадцать минут шестого. В этот волшебный час солнце наряжало окна в жидкое золото, звенел звонок, возвещавший окончание занятий, и ученики получали почти три часа свободы перед ужином, проходившим в большой столовой. По мысли преподавателей, в это время воспитанники интерната должны были учиться и размышлять о духовности. Однако я не припомню, чтобы хоть один мой день в интернате был посвящен этим благородным занятиям.