Мелодия показалась мне смутно знакомой, но вспомнить ее я не смог. Музыка раздавалась из особняка. Я последовал ее гипнотическому зову. Лучи неяркого света струились через полуоткрытую дверь стеклянной галереи. Я увидел глаза кота, который пристально глядел на меня, сидя на подоконнике на первом этаже, и подошел к галерее, откуда доносились эти неописуемые звуки. Голос был женский. Внутри мерцало не меньше сотни свечей. Их сияние освещало золоченую трубу старинного граммофона, в котором проигрывалась пластинка. Не отдавая себе отчета в действиях, я внезапно двинулся в глубь галереи, плененный этой сиреной из граммофона. На столе, где он стоял, я увидел блестящий предмет круглой формы. Это были карманные часы. Я взял их и стал внимательно изучать при свете свечей. Стрелки не двигались, а циферблат был поврежден. Мне показалось, что часы сделаны из золота, а лет им не меньше, чем дому, в котором я их нашел. Чуть дальше стояло спинкой ко мне большое кресло, развернутое к камину, над которым висел написанный маслом портрет женщины в белом.
Взгляд ее больших серых глаз, печальных и бездонных, охватывал весь зал.
Вдруг чары развеялись. С кресла поднялся силуэт и повернулся ко мне. Массивная белая шевелюра и глаза, похожие на угли, блестели в полумраке. Я увидел две огромные белые руки, протянутые ко мне, запаниковал и бросился к двери, задев по дороге граммофон и уронив его на пол. Было слышно, как игла царапает поверхность пластинки. Лунный голос сменился адским стоном. Я ринулся в сад, чувствуя, как эти руки хватают меня за одежду, и со всех ног понесся к выходу, до смерти напуганный. Не теряя ни секунды, я бежал и бежал без оглядки, пока меня не остановила колющая боль в боку: я едва мог дышать. К тому моменту меня уже покрывал холодный пот, а в тридцати метрах блестели огни интерната.
Я проскользнул через вход рядом с кухней, за которым никогда не следили, и прокрался в свою комнату. Остальные воспитанники совсем скоро должны были собраться в столовой на ужин. Я вытер со лба пот, и сердце постепенно вошло в привычный ритм работы. Ко мне почти вернулся покой, когда кто-то постучал в дверь комнаты костяшками пальцев.
— Оскар, пора ужинать, — из-за двери раздался голос одного преподавателя — рассудительного иезуита по имени Сеги, который очень не любил напоминать воспитанникам о заведенных порядках.
— Сию минуту, падре, — ответил я. — Секундочку.
Я быстро надел форменный пиджак и выключил свет в комнате. За окном висел лунный диск, освещавший Барселону. Только в этот момент я понял, что все еще держу в руке золотые часы.
Глава вторая
В последующие дни мы со злосчастными часами стали неразлучны. Я везде носил их с собой, даже клал под подушку на ночь, опасаясь, что кто-то их увидит и спросит, где я их нашел. Мне нечего было ответить. «Это потому что ты их не нашел, а украл», — обвинял меня внутренний голос. — «Юридический термин — «незаконное вторжение и кража», — продолжал он. По странному совпадению тембр очень напоминал голос актера, который дублировал Перри Мейсона.
Каждую ночь я терпеливо дожидался, пока заснут мои товарищи, и принимался изучать мое сокровище.
В тишине ночи я рассматривал часы при свете лампы. Никакое чувство вины не могло умалить восхищения, охватывавшего меня при виде первого трофея на ниве «неорганизованной преступности». Часы были тяжелыми и, казалось, отлитыми из чистого золота. Стеклянный циферблат был расколот — скорее всего, в результате удара или падения. Вероятно, тогда же сломался и механизм: стрелки навсегда остановились на шести двадцати трех.
На обратной стороне часов была надпись:
Герману, в котором говорит свет.
Мне пришло в голову, что часы, должно быть, стоят уйму денег, и угрызения совести моментально вернулись. А при взгляде на выгравированные слова, я почувствовал себя еще и вором воспоминаний.
В дождливый четверг я решил поделиться своим секретом. Моим лучшим другом в интернате был паренек с пронизывающим взглядом и нервическим темпераментом, который настаивал, чтобы его называли «Шеф», хотя эта кличка не имела ничего общего с его настоящим именем. У него была душа поэта-анархиста и такой острый ум, что он мог укоротить язык любому. Он был очень худ и если слышал слово «микроб» в радиусе километра, тут же думал, что подхватил инфекцию.
Однажды я нашел в энциклопедии слово «ипохондрик» и принес Шефу копию.
— Ты, наверное, не знаешь, но твоя биография есть в Словаре королевской академии, — заявил я ему.
Он посмотрел на копию и бросил на меня испепеляющий взгляд.