Теперь решил заниматься только солидными делами, без явной уголовщины. Такие дела скоро нашлись: пышно расцвели лжеартели.
…Фабричка Ливанова сперва делала духи «Ориган», потом шоколад, но все это была ерунда. А потом ее арендовал Цыгпищепром. Был «пром», был «пище», а вот «цыга» не было, всем делом заправляли совсем не цыгане. Первым делом с фабрички вывезли уникальную какаотерочную машину, полученную Ливановым перед самой революцией; позже ее следы нашли было в Харькове, потом и они потерялись.
Работа фабрички состояла из трех операций: первая — получение от МСНХ фондового сахара, вторая — выпуск липких сладостей из крахмала, патоки и орехов, третья — поставка скольких-то тонн госторговле и отправка остальной продукции в провинцию по божеским ценам. Все больше увлекались первой и третьей операциями руководители фабрички, но зарвались и были разоблачены. Под старую вывеску были посажены настоящие цыгане. А через год глубокая ревизия обнаружила, что правление спокойно получает изрядную пенсию, а все дела вновь вершат граждане с серьезным коммерческим и тюремным стажем. Только тогда фирму ликвидировали окончательно.
Стала фабричка гулять по рукам. Каждый новый арендатор прежде всего старался демонтировать и вывезти оставшиеся машины и распродать запасы сырья. Так и шло, пока вконец разоренная фабричка не попала в ведение наркомата. Ее снова оснастили и стали скромно выпускать нехитрые восточные сладости.
А Петру Алексеевичу теперь она и не нужна: сливки сняты, капиталец вновь округлился. Но на этот раз решил не прогадать, хранить в прочных, надежных ценностях. Золото — верное дело, но уж очень оно громоздко… Кто надоумит? Обиняками поговорил с женой.
Ничего не осталось в Варваре Андреевне от прежней Вари: и то сказать, годы. У нее свои заботы. Старшая дочь Антонина вышла замуж по любви… Ну, какая сейчас любовь? Вот в наше время… Конечно, ничего не скажешь, муж образованный, красивый, занимает видное место и потому стесняется родителей жены…Ну и пусть живут, совет да любовь.
Хуже с Валентиной, с младшей… Эта все книжки читает, куда-то на курсы заниматься ходит, дичает. Какие еще могут быть курсы? Да ведь упрямая, не согнешь, всегда по-своему ставит… Хмурится Варвара Андреевна, а порой и улыбнется, вспомнит, как тоже на своем ставила… Ах, молодость, молодость неразумная, теперь бы сто раз подумала, прежде чем на Петра Алексеевича посмотрела! Впрочем, что говорить: что прошло, того не вернешь. За двадцать-то пять лет пригляделась к нему, а до сих пор не поняла. Все делами занят и молчит. Туманный он какой-то человек, что думает и не понять…
И вот, на удивление, заговорил, осторожно, но прозрачно. Только бриллианты, Петр Алексеевич: они ценные, ценнее всего и места мало занимают… Конечно, в них надо понимать… Нет, откуда же мне знать толк?
Права Варвара, ненадежное дело эти камушки. А тут дензнаки сошли на нет, и в полную силу вошел червонец. Что ж, если десятичервонные бумажки… Прочный цинковый ящичек с крупными купюрами лег в глубокую яму на всякий случай. Но и камушков молчком прикопил, некрупных, но верных, — эти всегда денег стоят.
Приехала Антонина, беременная, заплаканная; долго шушукалась с матерью, после обеда — к отцу:
— Папаша, спасите!
— Что еще случилось?
— Николай… муж… Знаете, завистники… Обвинили в растрате… Если до суда дойдет, он не выдержит… он пулю себе в лоб пустит… Папаша, не допустите!
— Много? — спросил Петр Алексеевич.
Антонина ожила:
— Точно не знаю, папаша миленький… Я его пришлю…
— Гм… Пришлю. Как в силе был, так мы для него низкие были, а теперь выручай его, жулика.
— Папаша, ну что вы говорите? Он же к вам всей душой… Всегда уважал… «Вот, говорит, умный человек», — это про вас.
— Выдумываешь, Антонина, знаю я… Что ж, если немного, выручу. Не его выручаю, — тебя. Только дела, сама знаешь, не ахти… Через недельку соберу тебе тысчонки полторы.
— Как полторы? Что вы, папаша! Ему не меньше сорока надо…
— Сорока? Чего захотел! Да у меня столько и отродясь не было.
— Папаша!
— Знаю, что папаша… Он будет воровать, а я покрывать?
— Папаша, погибаем же!
— Как хотите, больше у меня нет.
— Петр Алексеевич, дочь пожалей!
— Молчи, Варвара! Многих я жалел, меня никто не жалеет.
— Дочь же родная…
— Папаша, пожалейте!
— Пожалеть могу, а денег у меня нет. Откуда они?