— Это верно…
… — Чем особенно интересна нынешняя выставка? Она как бы подводит итоги того, что сделала Советская власть за десять лет в области сельского хозяйства.
— Позволь, Виктор Иванович, почему же только за десять лет?
— С начала коллективизации. Ведь именно десять лет назад возникли первые колхозы.
— Как время-то идет! Всего десять лет прошло., а сколько сделано…
— Вся жизнь в деревне изменилась. Верно, Виктор Иванович, десять лет назад услышали мы про колхозы.
— И вот теперь видим результаты коллективного труда.
— Результаты, конечно, серьезные… Какое может быть сравнение?
— А главное, друзья мои, то, что, помимо чисто материальных успехов, происходит изменение самого существа нашего крестьянина. Вчерашний мелкий собственник начинает говорить не «я», а «мы», понимает силу коллектива и теперь не сможет быть вне его. Перевоспитываются люди. И какие люди! Забитые царизмом, которых умышленно держали в темноте и нищете. А теперь, смотрите, как они развертываются, как тянутся к знанию. Мне, учителю, это особенно видно.
… — Вот мы просим, Виктор Иванович, разрешить наш спор. Как считать, хорошая скорость — тысяча шестьсот метров за две минуты две и три восьмых секунды?
— Для меня, например, это скорость недостижимая, да и для тебя — мечта, для автомобиля, скажем, небольшая, а для самолета и вовсе не скорость. Как для кого. Все, друзья мои, относительно.
— А для лошади, для лошади?
— По-моему, высокая скорость.
— Ого! Всесоюзный рекорд!
— А к чему этот вопрос, ребята?
— Да как же, Виктор Иванович! Вот мы на выставке видели бегового рысака Удов… Это его скорость…
— Ведь это что ж получается, Виктор Иванович! Почти сорок семь километров в час!
— Отвечу вам, ребята, на все сразу… Во-первых, ты не прав, математик: рысак, тренированный на короткие дистанции, попросту не пробежит в течение часа с такой скоростью. Переводить рекордные цифры на большие сроки неправильно. Во-вторых, верно, Улов рекордист, он улучшил время прежних бегунов на эту дистанцию. А в-третьих, самого главного-то вы и не заметили. Помните рысаков, описанных в литературе: Фру-Фру, Холстомера, Изумруда? Чьи это были рысаки? Богачей, помещиков, титулованных офицеров. А Улов принадлежит колхозу. Вот в чем дело-то! Раньше граф Рибопьер, нефтяной король Акопов да купец Корзинкин владели кровными рысаками, а теперь — колхоз, крестьянская трудовая артель! То же самое и с грузовозами. Ну, кто помнит цифры?
— Я знаю, Виктор Иванович! Коварный поднимает груз четыреста сорок пудов, а Кальян везет стопудовый груз за десять километров в шестьдесят четыре минуты.
— Правильно. И это народные лошади, а не лошади богачей. А коровы? Разве сравнить дореволюционную крестьянскую буренку с нынешними? Вот на выставке есть корова Зина из Сумской области или, например, Орбита из Винницы; они дают в год сколько? Не помните? Зря! Это надо знать!
… — Вот скажу вам, Федор Иванович, для меня, для моей работы выставка — неисчерпаемый кладезь умной и доходчивой пропаганды. В пятом зале главного павильона есть такой прелюбопытный документик. Вот, смотрите-ка, я списал цифры. Это, так сказать, хроника деревни Тюрлема в Чувашии, — глушь, то, что прежде называлось «медвежий угол». Так вот, за 50 лет до революции из уроженцев этой деревни насчитывалось 9 попов, 3 почтовых чиновника и 3 телеграфиста, 1 фельдшер, 1 дорожный мастер и 3 прапорщика. Это, заметьте, за 50 лет! А вот за 20 лет после Октября из этой деревни вышло больше 400 специалистов: 22 учителя, 11 инженеров, 3 агронома, 30 красных командиров, 4 лесничих, 15 механиков, 3 директора предприятий, 50 электромонтеров… Вот вам и глушь! Поразительно!
— Весьма интересно и поучительно, Федор Иванович.
— А мне даже завидно, Виктор Иванович.
— Чему же вы завидуете, друг мой?
— Как же? Медвежий угол, глушь, и у нее оказался свой хроникер, и притом очень толковый. А у нас? Разве наша Марьина роща менее интересна, чем деревня Тюрлема?
— Позвольте, Федор Иванович, я уважаю ваш патриотизм, я сам патриот, но все-таки осмелюсь напомнить, что Марьина роща только часть огромной Москвы и даже, я бы сказал, не очень большая часть…