— Вы только не волнуйтесь. Я фотограф-корреспондент, ездил в командировку от центральной газеты, был в партизанском крае. Ваш муж Алексей Петрович находится в одном отряде. Как в сводке Совинформбюро увидите, что отряд под начальством товарища М. сделал то-то, так и знайте, что в этом геройском отряде находится ваш муж…
Анна Павловна и смеется, и плачет, и молодеет от радости. С ней радуется и верная подружка. Марат сдерживает подступающие к горлу слезы: не положено мужчине распускаться, но в глазах точно песок насыпан, щиплет что-то и туманом застилает…
А мать рассматривает фотографии и так, и этак:
— Ну да, он, как живой, только похудел и одет как-то по-новому. Вот видно — газету ребятам читает… Смотри-ка, Марат, и очки его старенькие, ниткой обвязаны…
Марат интересуется:
— Скажите, товарищ, а у него есть автомат, у отца?
— Есть. Теперь у них все есть.
— Что же он ни слова не писал до сих пор?
— Посудите сами, — улыбается военный, — как это сделать? Все-таки почта туда пока еще не ходит. Но скоро будет ходить, и тогда получите весточку. Ну, пожелаю вам всего хорошего…
— Милый, товарищ, как благодарить вас? Хоть чайку выпейте с нами, может, расскажете, как они там живут?
— Спасибо, очень тороплюсь. У меня еще есть несколько поручений. Вот в вашем районе надо найти гражданку Мухину. Третий проезд, а номер дома и квартиры стерлись… А ей от сына привет.
— Это не от Гриши ли Мухина?
— А вы его знаете?
— С моим сыном Колей учился, друг, можно сказать… Как он? Тоже там? А мать убивается: как пропал с начала войны, так ничего о нем и неизвестно.
— Значит, не мог сообщить. Так как же мне ее найти?
— Да вас Марат проводит.
— Конечно, тут совсем недалеко. Пойдемте! — торопит Марат.
Но не так скоро удается выслушать все благодарности и добрые пожелания женщин. Как только выходят на улицу, Марат не выдерживает:
— Товарищ! Скажите мне правду, я никому не передам, если это военная тайна. Я все равно сам догадался. Скажете?
— Что такое? Какая тайна?
— Григорий Мухин и есть товарищ М.?
— Нет, — улыбается военный. — Откуда ты взял? Мухин— это Мухин, а товарищ М. — совсем другой. Это пожилой человек, местный работник…
— Ага… — скучно тянет Марат. — А я-то думал…
— Напрасно думал, — подхватывает военный. — Фантазер ты, брат. Товарищ М. — это, я тебе скажу… полководец, прямо как генерал, умница, каких мало. А Мухин у него в отряде тоже не последнюю должность занимает… Нет, друг ты мой, товарищ М. сам по себе, а Мухин сам по себе… Кстати, где же у вас деревья в роще? Как-то чудно: роща, а деревьев раз-два, да и обчелся…
— Были деревья, есть сейчас на Шереметевской, да немного на Октябрьской…
— Разве это роща? Вот там, где находится штаб партизанского отряда товарища М., там, брат, роща!.. Край вообще лесистый, нетронутый. А роща та особенно красивая, я ее много наснимал. Они ее называют Марьина роща, так и в документах значится. А заметь, во всем отряде москвичей человек пять, не больше, и всего двое из вашей Марьиной рощи. Видишь, какие патриоты!
Возвращается Марат задумчивый. Жаль все-таки расставаться с яркой, романтичной выдумкой…
Среди многих памятных дней этот — один из самых ярких. Салют победы прогремел, как вестник желанного мира, как торжество разума и справедливости, как гордость народа за свой труд, за свою славную армию, как доказательство правоты тех, кто погиб, мужественно защищая Родину…
Боевое Знамя победы, гордо реявшее над центром Европы, было торжественно водружено в Доме Советской Армии. Этой бесценной реликвией гордится советский народ.
А наш добрый патриот своего района, Иван Егорович, частенько вспоминая День победы, никогда не упускает случая заметить будто бы вскользь:
— И у нас есть чем гордиться. Знамя победы где находится? В ЦДСА. А ЦДСА— исконная Марьина роща. Это справедливо. И мы, марьинорощинцы, трудились для победы не хуже других, и мы вложили в ее завоевание и пот и кровь…
Хочется разделить с Иваном Егоровичем его убежденность.
ПАТРИОТЫ
Для людей настало то самое выстраданное, в мечтах взлелеянное время, которое коротко обозначалось: «после войны». Сколько встреч, сколько радости, новых надежд!..
Второй грандиозный салют Москва наблюдала теплой осенью 1947 года. Сотни разноцветных ракет бороздили вечернее небо… По Марьиной роще кто-то пустил слух, что по случаю 800-летия Москвы будет выпущено 800 ракет. Недоверчивые юные зрители ревностно и придирчиво считали все разрывы, но, досчитав до тысячи, бросили: слух не подтвердился, ракет пустили много больше. Фейерверк был действительно великолепным. Такой видели, пожалуй, только в День победы над фашистской Германией, хотя мнения знатоков разделились: одни говорили, что оба фейерверка одинаково хороши; другие утверждали, что первый был, может быть, и обильнее, но зато второй — художественнее; третьи клялись, что от нас, мол, из Марьиной рощи, победный салют был виден в общем слабовато, одни прожектора играли здорово, а московский салют — вот он! — весь как на ладони, потому что ракеты пускали высоко и разных цветов сразу. Так и не сошлись авторитеты Марьиной рощи в оценке, но впечатление от этих салютов сохранилось навсегда. Действительно, такого великолепного фейерверка Москва еще не видела. Пышная иллюминация зданий тоже затмила все прежние.