— Ну, давай рассказывай, что и как вы тут делали.
Федор Иванович Федорченко пришел к Советской власти. К другим жителям Марьиной рощи Советская власть пришла сама.
В 1918 году почувствовала Марьина роща тяжелую руку военного коммунизма. После крупнейших фабрик и заводов национализация охватила и средние и мелкие предприятия. Еле теплилась жизнь в гулких выстывающих цехах завода Густава Листа. Не разбежавшиеся по деревням рабочие делали все, вплоть до ремонта поездов, — это на снарядном-то заводе! С большими перебоями работала «Патронка», лишившаяся мсье Латуша, а заодно и дефицитного сырья. Чудом уцелел заводик Порошкова. Неунывающий Иван Иванович сумел сохранить старые связи, изредка получал кое-какую работенку от Наркомфина, но поскольку на его профессиональное мастерство спрос был эпизодический, обратил главное внимание на обслуживание соседей.
Хлебный паек — какой там паек, — горе! Да и не все его заслужили. В деревне удавалось достать утаенные от продразверстки продукты, но получить муку — невозможно: мельницы (они находились в руках или под наблюдением комбедов) мололи лишь самую жесткую норму. Спрятанное при обмолоте зерно покупали москвичи и мололи на ручных мельницах. Чародей и умница Иван Иванович достал где-то жернова и в одном из пустующих цехов оборудовал мельничку. Правда, помол выходил не ахти какой, но все же это была мука.
Заметнее стал меняться состав жителей Марьиной рощи. В опустевшие домики стали вселять рабочих. Странное дело: Москва пустела, люди уходили на фронт, уезжали в сытые края, а в Марьиной роще население прибывало. Теперь здесь селились рабочие, связанные с производством или утерявшие всякую связь с деревней. Семьи фронтовиков получали вместо углов отдельные комнаты.
А хозяев начали щипать.
Оформилась в жизни новая социальная категория — кустари, и стала Марьина роща считаться сплошь кустарной. В кустари зачисляли всех: и бедолагу Кузьму, за всю жизнь не поевшего досыта, и «братское сердце» Ивана Феоктистовича, оставившего одну сивку-бурку с полком, и надомников Кашкиных, всегда перебивавшихся с хлеба на квас, и Дубкова Семена Павловича, ставшего «безмоторным» кустарем. Звание кустаря давало еле-еле права советского гражданства, но не карточку на хлеб.
Иван Егорович возмущается:
— Кустарь… Я не против, когда старое слово берет новый смысл, более правильный. Это хорошо, когда слово живет, дышит, а не костенеет. А вот со словом «кустарь» у нас получилось неладно…
Как мы привыкли понимать кустаря и что такое есть кустарь? Это Хохлома, Вача, Павлов-на-Оке и прочее. Сидит человек, режет по кости, делает роспись, чеканит, вышивает, разные художественные вещи производит. И вещи эти хоть по образцу, а каждая что-то свое имеет. Есть у рабочего человека такое свойство: если любит свое дело, всегда сверх образца, лучше сделает, красоты прибавит, прочности, удобства. Затем еще: кустари работали по домам, а продукцию сдавали в артель. Вот это был правильный кустарь.
А что стало в восемнадцатом году? Кустари стали вроде сословия. Произошла отмена дворян и мещан, а появились новые: рабочие, служащие и кустари. Сметали в группу кустарей всех, кто не работал на фабрике или в учреждении и кто не был явной нетрудящейся контрой. Ну, какой же это кустарь: хозяин ломовых извозчиков, имеет свой двор, лошадей и подводы?.. А куда его денешь? Отвечают: «Он трудится, запрягает, ездит, числится в Трамоте — это значит, в Транспортном отделе местного Совета».
Я почему против искажения слова? Потому, что не понимают люди друг друга. Для одного кустарь — это художник, мастер, а для другого — укрывшийся хозяйчик.
Нужда и голод сильно ударили по студенчеству. Занятия в университете почти прекратились. Профессура в большинстве примкнула к саботажу, организованному партией кадетов.
Немногочисленные студенты, желавшие продолжать занятия, собирались на квартирах независимых профессоров, но эти собрания больше походили на митинги, чем на лекции. Надо было прежде всего уяснить себе, что случилось, к чему ведут события, и выявить свое отношение к происходящему.
Но низменные нужды желудка заслоняли высокие вопросы. Быстро исчерпались обычные возможности аполитичных заработков, исконно студенческих профессий. Кому нужны были сейчас репетиторы, корректоры, агенты по распространению?
В правлении старой студенческой биржи труда, как и повсюду, шла борьба. В результате была изгнана старая верхушка, вербовавшая нуждающихся студентов в тайные белые организации, и студенты пошли на работу в советские учреждения.
Ваня Федорченко получил направление в секцию глиняной промышленности Научно-технического отдела ВСНХ.