Что и говорить, трудно было в одиночку бороться с враждебно-холодными стенами. Спасаясь от холода, работницы часто оставались ночевать на фабрике, но Настасья Ивановна всегда спешила домой и с замиранием сердца ждала: вот приходит она, а ее ждет письмо от Леши или об Леше… Не было письма ни от сына, ни о нем.
Зазвала как-то к себе Настасья Ивановна худенькую девушку с большими глазами, и стала Марфуша жить с ней в одной комнате. Вместе вели убогое хозяйство, вместе ходили добывать топливо: где доску оторвут от беспризорного забора, где поднимут прогнившую тесину затоптанного в грязь мосточка, где вывернут какой-нибудь зря торчащий кол.
Рушилась деревянная Марьина роща. Что заборы, что мостки! Дома люди стали разбирать. Не только брошенные, а и жилые; оторвет ветер конец обшивки, а потом, если недоглядит жилец в ночь — и нет доски, согрела чьи-то косточки.
Стала за те годы Марьина роща женским царством. То ли воевали все мужики, то ли прятались, — кто знает? — только на одного мужчину на улице можно было встретить двадцать женщин. Даже ребятишек, буйных, шумливых марьинорощинских ребятишек, и тех совсем не видно. А ведь без них улица — не улица.
Марфуша — девушка хорошая. Прямая вся, как березка на опушке. Такой бы впору в девичьих радостях купаться, да время не то. Приехала неграмотной деревенской девчушкой с косицами, а теперь, — смотри, пожалуйста! — не только грамотная, на какие-то курсы бегает, над книжкой сидит, в завкоме что-то делает, комсомолкой стала. И при всем том нежная, простая, добрая. Не испортил ее город, не огрубила окраина. Такую бы сноху Настасье Ивановне… «Эх, Леша, Леша, где ты? Не верю, не верю, что погиб мой Леша, не может того быть!»
Пошла Марфуша помои выносить, прибежала обратно сама не своя. Тянет Настасью Ивановну к окну и пальцем показывает:
— Смотрите, Настасья Ивановна, смотрите!
А что смотреть? Ковыряется в помойке старичок какой-то в рванье; копнет раз, копнет два, найдет что-то, повертит в руках и — в мешок, и снова копает. Обыкновенный мусорщик. Только — что он теперь выкопает?
— Узнаете, Настасья Ивановна?
Всматривается Настасья Ивановна:
— Никогда не видела.
— Это же Иван Гаврилыч, хозяин бывший, Кротов!
— Ну-у?
Плохо помнит Настасья Ивановна грозного хозяина. Последний раз сверкнул он на нее глазами и потряс бородкой, когда швырнул ей деньги в начале 1906 года:
— Мне забастовщиков не надо. Иди прочь!
А Марфуша, бледная, шепчет:
— Жалко… Голодный он… Накормить бы…
Перевернулось сердце у Настасьи Ивановны. Все вспомнила. И гнев и жалость охватили ее. Пересилила жалость:
— Ладно, зови, а я чего-нибудь соберу.
Убежала Марфуша. Сурово нахмурившись, закусив губу, доставала Настасья Ивановна заветные картофелины и разжигала печурку.
Марфуша вернулась одна, с недоумением развела руками:
— Он полоумный какой-то. Вырвался, обругал меня и убежал. Я кричу: «Иван Гаврилыч, погодите, я по-хорошему…». Обернулся, кулаком погрозил.
— И не надо, — твердо сказала Настасья Ивановна. — Сам он волк и других за волков считает.
Рассказали о встрече на фабрике. Работницы посмеялись над Марфушей:
— Нюни распустила.
А ночью загорелся деревянный фабричный склад. Пожар был небольшой, его быстро погасили. Милиция обследовала, следов поджога не нашла: ни керосина, ничего такого, — но насчет появления бывшего хозяина приняла во внимание. Больше Ивана Гавриловича Кротова в роще не видели.
Волна переименований улиц широко захватила и Марьину рощу. Александровская улица стала Октябрьской, Александровская площадь — площадью Борьбы, Царская ветка за линией — Веткиной улицей, Филаретовская, где завод Густава Листа, — Складочной, 2-я улица— улицей Злобина, Старое шоссе — Старомарьинским, Панин луг в Останкине— Кашенкиным лугом, Неглинные переулки на Бахметьевской — Вышеславцевыми. Мещанской слободе вернули старое название — Марьина деревня, Брестский проезд стал Боркиным, а Миусский — Скворечным. Екатерининская площадь была переименована в площадь Коммуны, и на правом флигеле института (ныне смыкается с гостиницей ЦДСА) установили большую доску с надписью: «Я вижу всюду заговор богачей, ищущих своей собственной выгоды под именем и предлогом блага».