На этом, собственно, официальная часть кончалась. Начинали есть тяжелые пироги и твердые, как резина, студни. Выпивали уже без счета. Никаких особых яств не подавали, зато миски с горячими рубцами пользовались неизменным успехом. Ах, рубцы, рубцы, как вы вкусны, коли сготовит вас умелая работница-хозяйка, чтобы дешево и сердито накормить ораву привередливых гостей! И промоет их хозяйка несчетное количество раз, и попарит до мягкости, и протомит до нежной розовости, подобной ветчине, и добавит-то уксуса, перца, петрушки, морковки и всякого сладкого да острого корня, и выдержит, и вытомит, и присыплет зеленью и всякой травкой пахучей! Только одно условие: есть горячими и пока водка еще не отбила всякий вкус. Иначе никакого толку не будет, потому что главный секрет хорошей хозяйки — в услаждении сразу всех чувств человеческих, чтобы и глаз радовался, и язык сам по себе щелкал. Ни один ученый повар, ни один шеф из ресторана не сготовит таких поразительных рубцов, как добрая хозяйка из рабочей семьи.
После таких рубцов душа, конечно, возносится и просит пива. Пиво в смеси с водкой образует, как известно, ерша, а от ерша человек враз пьянеет и начинает вести себя по-пьяному: кто смеется, кто плачет, кто песню старается завести и сердится, что плохо удается, и требует поддержки у соседей. Это еще ничего. Плохо, когда пьет человек и молчит и мрачнеет. Значит — обижается, значит— скоро драка будет. Так обычно и бывало: с особой силой вспоминает пьяный былые обиды и жаждет мести кровавой и немедленной. За мужчин вступаются женщины— и пошла свалка… Спасай, хозяйка, посуду, загораживай, ассистентки, бабушку, а то всем попадет под пьяную руку.
Но, как уже было сказано, малый круг — малая пьянка. Хитрили хозяйки, прятали водку: «Вышла вся», — а пиво недолго поддерживает воинственный дух. Знали опять же, кто каков во хмелю, принимали меры — так ловко людей рассаживали, чтобы мешать буйных с тихими.
Неизменную бабку Марью сажали в красный угол и требовали, чтобы хоть не пила, так пригубливала каждую чарку. Но еще в году 1902-м было замечено, что даже одно пригубливание чарки под бесконечные тосты уже не под силу почтенной бабушке. Тогда ассистентом к ней подсадили опытного сапожника Серегу-среднего. При каждом тосте Серега поднимал бабушкину чарку, подносил к ее губам, тут же отнимал и выливал себе в горло. Первое время бабушка обижалась, но потом привыкла и легонько пьянела даже от одного запаха.
Ассистентское служение при бабушке стало как бы почтенной, но тяжкой повинностью, особенно во времена войны и военного коммунизма: самогонка была куда свирепей, чем казенная сорокаградусная водка, или, по-кашкински, вино.
Ни на больших, ни на малых кругах о делах семейных не спорили. Если надо было помочь родичу, помогали без обсуждения и раздумья. Если надо было пристыдить родича, и это делалось само собой. Да и не было до революции у Кашкиных ни высоких взлетов, ни глубоких провалов: владели ими все слабости человеческие не в большей и не в меньшей мере, чем другими рабочими людьми.
Род Кашкиных был менее знатен, чем род Шереметевых, но, бесспорно, превосходил графов своим многолюдством. Число Кашкиных, входивших только в малый круг, притом одних взрослых, достигало пятидесяти душ. А если посчитать всех двоюродных и троюродных, так тут побольше сотни наберется. Роднились Кашкины легко и перепутались корнями с другими многочисленными нищими родами, Петровыми и Ступиными. Правда, последние загадочно намекали на свое дальнее родство со знаменитыми по Москве Ступиными — «Перевозка и хранение мебели», — но это была чистейшая выдумка: богатые туляки Ступины ничего общего не имели с дмитровскими башмачниками, отпрыск которых основал род марьинорощинских Ступиных.
Жил и вращался трудовой род Кашкиных по Марьиной роще, по Москве, по всем просторам российской земли. Жили Кашкины от Камчатки до Херсона, от Режицы до Хабаровска, постепенно теряя связь со старыми родичами, то образуя новые гнезда, то почти исчезая и растворяясь в других мощных семьях.
Родственные связи Кашкиных требовали самых малых житейских обязательств. Даже в серьезных вопросах каждый думал и действовал так, как ему казалось правильным или удобным. Может быть, на этой терпимости и держался большой круг рода Кашкиных.