Он обращается только к женщинам. Хорошо одетой, молодящейся женщине он бормочет:
Он не декламирует. Это звучит как привычный разговорный язык человека, знавшего лучшие времена. Женщина замедляет шаг: впечатление произведено. Человек обижен судьбой… Ах, кто из нас не обижен?.. Ах, прошлое, дивное прошлое!..
печально произносит «профессор». Пальцы женщины машинально раскрывают замок сумочки. Необходимо помочь… Сколько дать, чтобы не обидеть старика?
К пожилой женщине из мещанок «профессор» подступает не с лирикой. Он мрачно вещает:
Женщина ошарашена. Она воспитана на церковных песнопениях, боится сглаза, верит в приметы. А мрачный старик продолжает:
Ах, верно, нет счастья!.. Заедают враги лютые, фининспектор, как волк, караулит каждый шаг твой…
«Профессор» смотрит внимательно. Если жертва еще не дошла, он может грозно произнести:
Тогда она наверняка сдастся и суетливо полезет за деньгами. Теперь можно и утешить:
Затем достойный поклон и поворот за угол. Встречаются женщины, сияющие, как солнышко… Перед такой женщиной он застывал в немом восторге и растерянно шептал:
Тут варианты ограничены. Если не дошло сразу, глубокий поклон и поворот. Если задело, следовало свободной рукой прикоснуться к щеке и ошеломленно произнести:
— Боже! Какая красота! Земной поклон…
…и медленное-медленное движение, изображающее намерение опуститься на колени перед неземной красотой. Этого ему никогда не позволяли, совали первую попавшуюся денежную бумажку и шли дальше, умиленные собственной красотой и щедростью. Теперь солнышко светило еще ярче, на всю Тверскую.
Другой субъект, работавший в том же районе, обращался только к мужчинам. Он тоже изображал опустившегося человека, но иного пошиба: не то спившийся актер, не то выгнанный за пьянство чиновник. Обращался он только к хорошо одетым обладателям портфелей. Раскрыв объятия, бросался навстречу, громко взывая:
— Родной, знакомый! Инженер, педагог, архитектор! Врач человеческих душ! Наконец-то, наконец-то!.. — И делал вид, что вот сейчас полезет целоваться. Спасти от его объятий могла только кредитка.
Самая крупная пожива у него бывала на стоянках прокатных автомашин с желтой полоской. Хорошо одетый гражданин заботливо подсаживает даму. К нему устремляется пропойный нищий:
— Коля! Саша! Ваня! Друг детства! Сколько лет!..
«Черт возьми, явный вымогатель… Не успеешь отъехать. Еще обругает… Сунуть ему мелочь скорее!»
— Какой курьезный нищий, Анна Петровна… Жалкий, вы находите? Ну-у, пьяница, не стоит таких жалеть… Шофер, теперь можно ехать потише.
В гору поднимается извозчик, в пролетке — толстяк. Догнать еле плетущуюся лошаденку не трудно:
— Родной! Знакомый! Коммерсант! Красный купец!
«Вот пристал, подлец, на людной улице! Прохожие смотрят, улыбаются… Скорее кинуть ему десятку». Нищий удовлетворен. Багровый толстяк утирает пот.
В сумерки «профессор» и пропойца возвращались домой, в маленькую комнатку в Девятом проезде. Тщательно укладывались до завтра костюмы и иные атрибуты производства, «родной, знакомый» производил подсчет выручки, а «профессор» печально следил за его ловкими пальцами. Из выручки «профессор» получал совсем немного: он был младшим компаньоном товарищества. Впрочем, и старший компаньон получал не все остальное: больше половины выручки он сдавал кривому старику, скромно сидевшему по вечерам за парой чаю в уголке тихой чайной. Это был сборщик общемосковской организации — треста нищих.
По вечерам приходил юноша и приносил бумажки с выписками выразительных цитат из поэтов. Пропойца выбирал и комбинировал цитаты, давал юноше мелочь, и тот уходил. Затем до глубокой ночи «профессор» долбил новые стихи, а пропойца проверял, давал тон, режиссировал. Можно было подумать, что один актер помогает другому учить роль. В сущности, так оно и было. На зиму товарищество обычно свертывало свои операции в Москве и гастролировало на юге.