— Талакин?.. Леша?
— Батюшки! — воскликнул Леша. — С того света! Митя! Друг!
Расцеловались, хлопали друг друга по плечу, восклицали, радостно смеялись.
— Пойдем ко мне, — сказал Митя. — Что же на кухне-то? Ну, смелее, смелее, — он запнулся и добавил тише: — Жены нет дома, я один. Заходи.
— Две шпалы, — говорил Леша. — Ах, молодец, Митя!
— Завидуешь, старик?
— По совести, завидую немного. Мне не повезло.
— Значит, ты считаешь, что нет шпал, значит не повезло?
— Не то. Демобилизовали. А я, Митя, привык к военной службе. Сколько лет? Шестнадцатый, семнадцатый… до двадцать третьего. Старик уже. И вот на гражданке после стольких лет службы.
— Что ж так, Леша?
— Случилось одно дело.
— Рассказывай.
— Неинтересно, склока.
— В армии? Склока?
— Собственно, дело было в прошлом году, в гарнизоне, в Средней Азии. Не поладил с начальством.
— Не поладил? Разве в армии есть такое выражение? А дисциплина?
— В том-то и дело… Словом, сошелся я с одной девушкой. Прожили год или около того… Приехал новый командир, стал за ней ухаживать. Ну, я не стерпел, говорю: «Нехорошо, товарищ начальник, она мне как жена». Так куда там! Тоже член партии, а замашки барские. Я — в ячейку. Долго не разбирали мое заявление, а когда послали меня в экспедицию, заочно исключили из партии.
— Вот как? Жаловался?
— Писал, ответа не получил. Одна надежда у меня, Митя, на ЦК.
— Подал жалобу?
— Собираюсь.
Батальонный комиссар вздохнул:
— Может быть, с этого надо было начинать, да нельзя, сам понимаю, особенно военному человеку… А как она? Как твой обидчик?
— Не знаю. Услали меня в другую часть, недавно демобилизовали.
— Та-ак… Работаешь?
— На военную службу мне пока нельзя, а на гражданку не хочется.
— Почему?
— Противно, Митя. Посмотри, что кругом делается: недобитки вылезли, торгуют. Что же, Митя, все к прошлому идет?
— Глупости говоришь. Я тоже сперва так думал. Это, брат, накипь, она всегда поверху плавает. А ты уже ослаб, распустился?
— Да ведь очень все это ушибло…
— Потри ушиб, постепенно пройдет… Я тебя помню, Леша, верю, что ты не изменился. Не робей, парень, все хорошо будет.
— Ждать долго.
— Подождешь. Все ждем. Учиться, Леша, надо, вот что. Без знаний не справиться нам с этими… с торговцами…
— Учиться? Это правильно. Но у меня мать-старуха. Что же, я на ее шею сяду?
— Еще чего? Работать и учиться.
— А время?
— Хватит. Должно хватить.
— Думаешь?
— Я же учусь. У меня ведь нет никакого образования, только что читать умею. Сижу, брат, как в школе, долблю азы. Тебе даже легче моего будет.
— Надо подумать.
— И думать нечего. Поступай на рабфак.
— С моим-то четырехклассным?
— А ты думаешь, там ребята с дипломами? Рабочий должен учиться. Без учебы ты завтра не сможешь жить. Понимаешь? Какие старики учатся, кабы ты видел!.. Поступай, Лешка. А работу подыщи пока нетрудную, ну, сторожем, пожарником…
— Я же шофер.
— Э, верно, забыл. Еще лучше, значит. Ты поищи, в разных местах условия работы разные, может, и найдешь что нужно.
Леша понимал, что старый друг прав. Но слишком болела рана, слишком неустроена жизнь, чтобы решаться на такую нагрузку.
— Если восстановят в партии, пойду учиться, — сказал он.
Митя нахмурился:
— Напрасно ты ставишь такое условие. А впрочем, как знаешь…
Этот дом — особенный. Здесь нет дворцовой чопорности, здесь не давит атмосфера храма, где все стремится доказать человеку, что он ничто, пылинка перед лицом грозного и неведомого. Здесь не бывает суетни, беготни по длинным коридорам и высоким лестницам, здесь не собираются группы служащих по углам покурить, поболтать. Здесь не говорят:
— Наведайтесь через недельку-две.
Здесь назначают день и час, если вопрос нельзя решить сразу. Здесь не выносят скороспелых, необдуманных решений. Отсюда навсегда изгнана расхлябанная троица: авось, небось и как-нибудь.
Здесь работают не жрецы, а люди, вооруженные знанием, идеей, обладающие большим сердцем. Здесь не нужно снижать голос до почтительного шепота. Темпераментный посетитель, защищая свою мысль, может поволноваться, может погорячиться, выразиться крепко, по-рабочему, но от всей души, от всего сердца. Его поймут, не осудят, терпеливо объяснят, если он ошибается; поддержат, если он прав, но будут строги к тем, кто упорствует в своем заблуждении.