Торопят, торопят колонновожатые, гремят оркестры, надо идти в ногу, никак нельзя отстать… Марфуша подавляет вздох: как еще много интересного на праздничной площади осталось неосмотренным! А вокруг колыхаются бесконечные знамена и лозунги трудовых коллективов. Выйти с площади к реке легко, теперь надо организованно расходиться по районам.
Девчата-чулочницы, уставшие, но довольные, возвращаются в Марьину рощу. Улицы полны народа. Сегодня улица — рабочая, нэпачам сегодня ходу нет. Кто и выползет, жмется к стенке, шипит — понимает, кто истинный хозяин в городе. Иной старикан или толстопузый и заворчит, но девчата так его высмеют, что он не знает, куда и деваться. У нас чулочницы — ух, остры на язык!
Идет Марфуша с подругами, поет, празднует и повторяет слова плаката с Красной площади:
«Павшим за коммунизм — слава! Живым — победа!»
После шестнадцатого января 1924 года в Москве наступили лютые холода. На перекрестках улиц жгли костры, как в старину.
А с двадцать третьего января многотысячные толпы людей стояли на жгучем морозе. Стояли в очереди, изредка продвигаясь вперед. Не было шума, что бывает всегда в многолюдстве. Молчали угрюмо, сосредоточенно; иногда донесется вздох, женское всхлипывание. Народ в глубоком трауре. Тишина — высокий знак народной скорби и уважения к ушедшему… Медленно, глухо ползли ночные часы. Наступал поздний январский рассвет, бледный, сумрачный, как люди, заполнившие улицы, прилегающие к Охотному ряду.
Несколькими тоненькими струйками вливался молчаливый поток в Дом союзов. Старались не отстать один от другого, чтобы не порвались тонкие струйки. Знали, что мимо гроба придется идти считанные секунды, и нужно напрячь все внимание, чтобы в последний раз увидеть лицо великого человека. И, как часто бывает, именно этот долгий взгляд не удавался: отвлекала внимание обстановка… Глубокий траур без пышности и официальности… Заплаканные лица Надежды Константиновны и Марии Ильиничны… В глубокой скорби верные ученики и соратники вождя, иные кусают губы, иные смотрят в пол… И вот мгновенное видение — его лицо: огромный открытый лоб, спокойная складка рта… Смерть разгладила морщинки дум и забот…
Ноги подкашиваются у Алексея Петровича, но надо идти дальше, надо уступить место другим: миллионы ждут, хотят проститься с любимым вождем.
Вытекая из траурного зала, человеческие цепочки распадаются на отдельные звенья. Не все спешат выйти на улицу. То один, то другой задумчиво замедляет шаги и останавливается в вестибюле. Губы сжаты. В глазах туман. Иные не в силах сдержаться: тяжелые мужские слезы ползут по щекам. Женщины зажимают рот рукой и спешат к выходу, чтобы поплакать не на людях… Скорбь всенародная.
Алексей Петрович задерживается в теплом вестибюле. Прикрывает глаза рукой, чтобы навсегда запомнить траурный зал и величавое лицо умершего. Но взамен всплывает иное воспоминание: живой Ильич.
Металлисты «Борца» в давней боевой дружбе с текстильщиками «Трехгорки» еще с девятьсот пятого славного года, когда трехгорцы были душой обороны Пресни, а листовцы не пустили на свой завод ни полиции, ни войск и встали на работу лишь под угрозой артиллерийского обстрела… С тех пор и дружба… А с 1917 года еще больше укрепилась связь, постоянно одни у других бывают, особенно в праздничные дни. Поэтому и попал Алексей Петрович Худяков на собрание трехгорцев седьмого ноября 1921 года, когда праздновали четвертую годовщину Октябрьской революции.
На этом собрании выступил Владимир Ильич. Его появление встретили продолжительными приветственными возгласами; то хлопали в ладоши, то сконфуженно замолкали — не знали, удобно ли аплодировать вождю… Не скоро улегся шум приветствий… Ленин нетерпеливо покачивал головой, хмурился, что-то говорил председателю собрания, а тот разводил руками и точно оправдывался. Наконец, смолкли возгласы в зале. Владимир Ильич подошел к краю сцены и заговорил.
Он говорил негромко, довольно быстро, и слушатели в задних рядах напрягали слух. Заметив это, оратор стал говорить медленнее, громче, хотя это было явно трудно для него. Потом увлекся, стал ходить вдоль края сцены, то характерным жестом закладывая пальцы в проймы жилета, то отрубая слова взмахами руки.
Это был и доклад, и беседа. Докладывал Председатель Совета Народных Комиссаров, беседовал — просто душевный человек, который все знает и понимает, которого обо всем можно спросить, и он посоветует, поможет…