Мельком я подумал о том, какое безумие толкнуло меня, безоружного, погнаться за опытным убийцей, в руках которого был к тому же пистолет с глушителем. Я хотел было упасть ничком на пол, но вдруг заметил, что глушитель дернулся и прищуренные глаза человека в черном уставились немного левее. Пренебрегая опасностью получить пулю в затылок, я оглянулся, чтобы посмотреть в том же направлении.
Толпа людей, еще недавно окружавшая Дюкло, внезапно потеряла к нему всякий интерес. Теперь ее заинтересовали человек в черном плаще и я. Иначе быть не могло, если учесть мою странную манеру передвижения. На лицах людей были озадаченность и удивление, но отнюдь не понимание того, что происходит. Полностью сознавали все только те трое, которые сопровождали Дюкло на пути к смерти. Лица их выражали не только понимание происходящего, но и холодную решимость. Они энергично устремились за мной с явной целью отправить меня на тот свет.
Я снова обернулся. Человек в черном, видимо, сделал кое-какие выводы: убить человека на глазах дюжины свидетелей совсем не то, что убить его при одном свидетеле. Хотя у меня не было сомнений в том, что сочти он это необходимым, то прикончил бы меня, послав всех свидетелей к черту. Размышления об этом я отложил на потом и снова побежал, но теперь уже более уверенно — например, как бодрый пенсионер лет семидесяти.
К явному удивлению и растерянности служащих человек в черном побежал через иммиграционный зал. А здесь не принято, чтобы посторонние бегали по залу, не обращая ни на кого внимания. Любой должен остановиться, предъявить паспорт и сообщить о себе краткие сведения.
Когда пришел мой черед пересечь этот зал, поспешное бегство человека в черном, а также мои неуверенные шаги и кровь на лице заставили служащих понять, что происходит что-то неладное. Двое из них попытались задержать меня, но я отмахнулся от них. В своих жалобах они впоследствии, конечно, употребили не слово «отмахнулся», а совсем другое. Я хотел проскочить в дверь, за которой только что скрылся убийца, но столкнулся с идущей навстречу девушкой. Я шагнул вправо, чтобы пропустить ее, но она тоже шагнула вправо, я шагнул влево — и она туда же. Мы никак не могли разминуться и топтались в дверях: я уступал дорогу ей, она мне. Такое можно наблюдать довольно часто на людских тротуарах. Этот утомительный танец может продолжаться до бесконечности.
Я всегда восхищаюсь искусными пируэтами, но сейчас мне было не до этого. Сделав еще одну неудачную попытку, я крикнул: «Пропустите меня, черт возьми!» Более того, схватив за плечо, я резко оттолкнул ее в сторону. Мне показалось, что она стукнулась о косяк двери и вскрикнула от боли, но я помчался вперед, решив, что попрошу у нее прощения, когда вернусь.
Я вернулся гораздо раньше, чем предполагал. «Танцы» в дверях продолжались всего несколько секунд, но человеку в черном плаще их было достаточно. Когда я выскочил в переполненный людьми вестибюль, убийца бесследно исчез. В такой толпе невозможно было бы найти даже вождя краснокожих в полном боевом облачении. А пока я представлюсь властям, он будет уже на полпути в Амстердам. Даже если бы власти немедленно перешли к действиям, им все равно не удалось бы задержать этого человека: у профессионалов есть множество способов избавиться от преследования.
Я возвратился в зал, едва шевеля ногами. Очень болела голова, но если учесть состояние моего желудка, то на голову было грех жаловаться. Я чувствовал себя просто отвратительно, а когда, взглянув в зеркало, увидел отражение бледного, измазанного кровью лица, то почувствовал себя еще хуже.
Вернувшись к месту своего балетного выступления, я увидел двух рослых полицейских в форме и с пистолетами в кобурах. Верзилы тут же бросились ко мне и схватили под руки.
— Не того хватаете,— устало пробормотал я.— Уберите руки, а то мне и так нечем дышать.
Они нерешительно переглянулись и отпустили меня. Я посмотрел на девушку, которую пытался успокоить какой-то человек. Видно, он был здесь важной шишкой, хотя форменной одежды на нем не было.
Я снова взглянул на девушку. Глаза у меня болели так же, как и голова, но на нее смотреть было легче и приятнее, чем на мужчину. Она была в темном платье и плаще, из-под которого выглядывал высокий воротник зеленого свитера. На вид ей было лет двадцать пять. Темные волосы, карие глаза и почти греческие черты лица ясно свидетельствовали, что она приезжая. Если поставить рядом ее, Мэгги и Белинду, пришлось бы потратить не только лучшие годы, но и большую часть старости, чтобы найти такое же трио. Правда, сейчас девушка выглядела не лучшим образом: лицо было пепельно-бледным, из припухшей ссадины на левом виске сочилась кровь, которую она вытирала большим носовым платком, одолженным, видимо, у мужчины.