Енё Йожи Тершанский
Mаришкин талер
Старая Маришка с дочерью и с двумя внучатами жила в Убогой лачуге у подножия холма с виноградниками. Чем жил, спросите? Милостыней, а еще тем, что удавалось после страды подобрать в саду, в поле или, не без того, стащить и продать. Неизвестно, в общем, на что они жили. Только факт, что в неделю раз, если не два, мать и дочь напивались так, что хоть выжми.
Из ребятишек один был светлый, второй — чернявый. Отцы у них были разные. У старшего — белокурый мясник, у младшего — черноволосый шахтер с искалеченной рукой. Дочь Маришкину оба бросили потому, что уж очень она пила, все с себя до рубашки пропивала.
Старший из мальчиков, Яника, в школу уже ходил. То есть — ходил бы, да так как-то получилось, что обуть ему было нечего. И получилось это как раз перед рождеством. Бедняга два дня, сидя дома, горько плакал, особенно когда девчонка соседская рассказала, что для детей бедняков приход устроит в субботу утром елку и там будут раздавать одежду и, наверное, еще что-нибудь.
— Ну не реви, принесу я тебе, обязательно принесу чего-нибудь на ноги, а вы тут пока поиграйте вдвоем.
И с тем бабушка в среду утром отправилась на базар.
— Плинесет она, как же, знаю, как вчела плинесла, пьянь палшивая. Чтобы их челти задлали! — всхлипывал Яника и, измученный нетерпением, одолеваемый то неверием, то надеждой, выбегал босиком из теплого дома на снег, поглядеть, не идет ли бабушка. Переживания истерзали бедного, он и про игру даже думать не мог, братишку побил, когда тот его в бабки позвал играть, а потом кошку принялся мучить, так что она орала дурным голосом, и все бегал и бегал на улицу.
Старой Маришке тоже было не слишком радостно на базаре. На продажу нашлось у нее всего-навсего чабреца немного, выручила она пятнадцать крейцеров. Холодно было, ветер дул, базар был неважный, на душе у Маришки кошки скреблись. Больше всего тревожила ее забота о Янике. Совсем она голову сломала, придумывая, как достать сапоги внучонку. К кому пойти, кто согласился бы ей помочь? Лишь о том она как-то не вспоминала, что целое лето, едва только грошик какой-нибудь перепадет, в тот же момент они с дочерью тратили его на палинку, а там хоть трава не расти. Ну, она ладно, старая дура, ей простительно, но дочь-то, корова ленивая…
На пятнадцать крейцеров купила она хлеба. Отломила себе краюшку, остальное дочери отдала, пусть домой отнесет, а сама она будет ходить, пока не достанет мальчишке какую-нибудь обувку.
— Я дак уж и не знаю, где искать, — с лицемерной рожей сказала дочь. — Да и мне за дровами еще идти. Вы уж, мама, постарайтесь найти что-нибудь для бедняжки, а то я прямо не знаю…
Врала она все. Целых четыре монеты у нее было в кофту завязано, да она себе думала: пускай старая ходит, клянчит, добрые люди, глядишь, ей и так ради Христа подадут.
Примерно то же думала про себя старая Маришка, пока брела, сама еще не зная куда, из зеленного ряда. Для начала решила она поглядеть у старьевщиков. И чуть ли не сразу же видит: на куче всякого барахла выставлены сапожки. Взяла она в руки их, повертела. Сапоги почти совсем целые, и размер — точь-в-точь на Янику. Стала торговаться. Цыганка свою последнюю цену назвала: ровно пенгё. Маришка же восемьдесят крейцеров хотела, да не вышло. В конце концов сказала она цыганке: ладно, ей надо подумать, а сапоги пускай подождут до обеда, она за ними придет.
— Ай, золотая моя, — сказала цыганка, — не дождусь я тебя здесь. Сейчас складываться начну. Коли до тех пор не продам, ко мне домой приходи, там и возьмешь.
— Ладно, будь по-твоему, — пошла Маришка прочь, сама не ведая, зачем она цыганке так долго голову морочила, только время потратила зря. Где возьмет она целое пенгё?
Потом, раскинув мозгами, решила Маришка попытать счастья у Кормошихи. Там ее знают давно, к тому же у Кормошихи сынок точно такой, как их Яника. Быть не может, чтобы не нашлось у нее старых каких-нибудь башмаков. Правда, еще летом взяла у нее Маришка двадцать крейцеров, взяла с тем, что на другой день принесет прутиков для левкоев. Но потом позабыла свое обещание и с тех пор, а тому уж три месяца, так и не вспомнила. Э, теперь все одно. Может, и Кормошиха успела забыть насчет прутиков?… Вот так и шла, утешая себя, Маришка. О той удаче, что ее ожидала, она, конечно, и думать не думала.
Когда поведала она Кормошихе, с какой к ней заботой пришла, та принялась изо всех сил прибедняться:
— Миленькая, я бы с радостью помогла, да нету у нас ничего, ей-богу. У Белушки только пара расхожих ботиночек да выходных пара. Если бы было, я бы с радостью, да теперь и у нас…
Маришка испугалась уже, что та начнет ей свои несчастья рассказывать. Но был там один высокий такой, красивый молодой человек, он к ним в гости приехал на праздник. И вот барчук этот без лишних слов вытаскивает из кармана талер и отдает его Маришке.
— Держите! Купите мальчику обувь. — А сам быстро прячет за спину руки, пока Маришка целовать их не кинулась.
Маришка ног под собой от счастья не чуяла, когда выходила на улицу. Встала она посреди дороги, посмотрела на талеру себя в кулаке, потом подняла глаза к небу.
— О господь милосердный, вседержитель небесный, не оставляешь ты добротой своей бедного человека. Знаю, ради ребенка невинного творишь ты благо свое, ради него одного… — И вот уже до конца стал понятен ей промысел божий. — А иначе — зачем?… Зачем, кто скажет, велела бы я цыганке сапожки оставить? О чудо, чудо небесное!
Так она шла по улице и разговаривала сама с собой. Пока лукавый вдруг не шепнул ей кое-что на ухо. И теперь она уже про себя рассуждала:
— А может, отдаст-таки мне цыганка сапожки за восемьдесят? Тогда бы к этой краюшке купила я жареного мясца да горячительного стаканчик. Ведь что такое двадцать-то крейцеров? Разве деньги? Не деньги это, коли есть еще восемьдесят. Так она, споря сама с собой, топталась в нерешительности перед пивнушкой, когда кто-то вдруг окликнул ее сзади. Глядит она, а там баба одна, старая ее знакомая из деревни.
— Куда путь держишь, Мариш? — спрашивает ее баба. — Никак в пивную? Пошли-ка лучше со мной в погребок, я угощаю. Вон я тебя как давно не видала. И вообще надо отметить, я нынче двух поросят продала.
Сказано — сделано. Она Маришке и мяса купила у уличного торговца, и в погребок ее повела. Было там тепло, мясо очень утешило Маришку, и вино хорошо пошло. Выпили они, со свиданьицем-то, от души, так что, когда из густых испарений веселого погребка вышли на свежий воздух и Маришка с благодарностями, с поклонами распрощалась со своей деревенской знакомой, пришлось старой хорошо оглядеться по сторонам, чтобы сообразить, в ту ли она идет сторону. Да и куда вообще-то она собиралась?