«Знаете ли вы женщину, которая была бы более несчастна, чем я?» — спрашивала она у графа Эстергази, которого считала своим близким другом. «Можно себе представить, насколько эта добрая и милая женщина должна страдать, — писал Бомбель. — К сожалению, трудная задача — доказать ей, что большинство подобных страданий всегда сопутствуют роли королевы Франции. Ее собственное самолюбие ослепило ее, и чувствуя свое превосходство над королем, она посчитала, что вправе поставить себя выше обстоятельств и даже выше собственной роли. Ее желание помочь брату разрушило образ королевы для нации, которая хотела и должна была считать ее идолом. Вполне возможно, что императрица, которую королева боготворила, изначально старалась воспитать в своих детях чувство власти и превосходства. Однако чтобы сбылись все ее проекты, ей нужно было воспитать в се детях серьезность, решимость перед опасностью, мудрость в принятии решений, умеренность в делах, последовательность в планах, ловкость в поведении и, наконец, уважение к иностранцам. Когда хотя бы половина всех этих качеств не присутствует в характере женщины, ей лучше развить в себе любовь и уважение, благовоспитанность и религиозность, качества, угодные Богу». В начале года королева стала все меньше и меньше вмешиваться в общественные дела. По-видимому, ничего не могло изменить ее образа жизни. Она все чаще и чаще проводила вечера у мадам де Полиньяк, мадам д'Оссен, графини д'Артуа. В сопровождении фортепиано она пела плохо поставленным голосом арии Дидоны, Армиды, Химены, вызывая маленькое общество на аплодисменты. Она не отказывалась и от тура вальса, игры в лото, спектаклей и представлений. Мария-Антуанетта наносила в Медоне визиты своим тетушкам, которые ненавидели ее. Однажды она долго играла там с маленькой Адель д' Осман, будущей графиней де Буан, которая получила в подарок от мадам Аделаиды великолепную куклу. Для карнавалов королева готовила своим детям красивые маскарадные костюмы, ее часто видели у герцога Нормандского, а также у своей дочери.
В ноябре 1788 года Ферзей вернулся во Францию после нескольких месяцев войны в Финляндии, в армии Густава III. Все это время, когда он был вдали от своей королевы, он писал сотни писем «Жозефине», об этом свидетельствует его личный дневник, с большим нетерпением ждал курьеров из Версаля. И снова зимой 1788–1789 года он разрывался между Версалем и полком.
Беспокойство королевы лишь еще больше подтверждало для некоторых необходимость меры, которая приближала день созыва Генеральных штатов. Она старалась скрыть свое волнение, чтобы поддержать волю и решимость короля, настроенного очень жестко, который, однако, по-прежнему опасался этого критического момента. Наставления Мерси не могли успокоить и убедить ее. В Версале, говорил он, «представляют этот факт, как ужасное бедствие, пророчат даже, что оно станет началом ужасного конца для всего королевства». Посол, не колеблясь, говорил о «революции, которая готовилась против монархии». Франция вступила в страшную предвыборную прелюдию этого необычного собрания. На улицах теперь можно было услышать самые свободолюбивые высказывания. По всей очевидности, народ с нетерпением ждал изменений. Не вдаваясь в подробности всех этих преобразований, можно отметить, что большинство, которое, впрочем, еще проявляло уважение к своему монарху, хотело ограничить его власть. И король и королева по-прежнему думали, что Генеральные штаты, затронут лишь экономические проблемы, проблемы финансового кризиса, а также изменения налогового законодательства. Ни один, ни другая не могли себе представить изменений, которые назревали во Франции.
Помимо финансового кризиса, который обрушился на Францию, королевство было ввергнуто в небывалый экономический кризис. Все это лишь усиливало народное негодование и могло привести к еще одному, уже политическому кризису. К концу 1788 года знать и духовенство, ведомые за собой третьим сословием, окончательно утвердились в своем намерении бороться с абсолютизмом. Экономический кризис поднял народные массы на борьбу, и все это король с королевой не осмеливались назвать революцией.
Королева сопровождала супруга на открытие Генеральных штатов, которое должно было состояться в зале Мешо-Плезир. Этот зал уже не раз служил местом для заседания ассамблеи. Депутаты прибыли к девяти часам, однако до полудня им пришлось ждать, пока король займет свое место на возвышенном троне из голубого велюра, украшенного золотом. Кресло, которое стояло рядом, предназначалось королеве. Король говорил мало, но очень твердо. К большому разочарованию третьего сословия, обсуждение финансовых проблем и государственного долга стало единственной темой, которую король затронул в своем коротком выступлении. Прежде чем окончить его, он высказал свое недовольство «желанием депутатов изменить политическую систему». После короля слово взял министр финансов. Он довольно долго распространялся на отвлеченные темы, упоминая о необходимости налоговой реформы, пообещал собранию, что правительство сможет обсудить вопрос о свободе прессы для общественного спокойствия. Так же как и Людовик XVI, в конце своей речи он назвал желания депутатов третьего сословия как опасные инновации. Все с нетерпением ждали выступления Некера. Какое ужасное разочарование для его защитников! Главный финансист страны долго распространялся о технических проблемах управления бюджетом, говорил также о налоговой реформе. За все два часа своей речи он ни разу не упомянул слово «конституция». Он также не упомянул о проблеме голосования. Когда он закончил свою речь, депутаты знали лишь то, что их приглашают собраться, чтобы обсудить права. Король покинул зал заседания в полной тишине. То подчеркнутое безразличие, которое он на публике демонстрировал по отношению к королеве, стоило последней легких аплодисментов. Она отблагодарила их грациозным реверансом.