Когда начало светать, к королеве пришла Розали Ламорльер; увидев, что королева в черном платье без сил лежит на кровати, она уговорила ее проглотить немного бульона, а потом помогла переодеться в белое платье: королева хотела встретить свой последний час в белом. Когда Розали попыталась отгородить для королевы угол, где та смогла бы спокойно привести себя в порядок, жандарм, неотлучно находившийся в камере, подошел к ним совсем близко. «Во имя чести, сударь, позвольте мне переодеться без свидетелей», — попросила его королева. «Я не могу на это согласиться, — грубо ответил жандарм, — мне приказано следить за каждым вашим движением». Тяжело вздохнув, королева быстро переоделась, повязала на груди тонкую косынку и, скатав окровавленное тряпье, засунула его за отклеившиеся от стены обои. Потом надела простой батистовый чепчик с оборкой и перевязала его черной траурной лентой. На этом воспоминания Розали заканчиваются: «Я ушла, не осмелившись ни попрощаться, ни поклониться ей, боясь скомпрометировать ее или огорчить».
Трибунал прислал Марии Антуанетте конституционного священника аббата Жерара, но она отказалась от его услуг. В десять часов пришли судьи и снова зачитали приговор. Привратник Луи Ларивьер вспоминал, что когда они вошли, то были поражены величественным и достойным видом королевы. Мария Антуанетта надеялась, что ей, как и королю, не станут связывать руки, но палач Сансон (сын Сансона, казнившего Людовика XVI) под одобрение судей крепко связал ей руки за спиной и большими ржавыми ножницами отрезал волосы. «Вот что я видел, вот что я хотел бы никогда не видеть, вот что я не забуду никогда», — говорил Ларивьер. Палач вывел Марию Антуанетту из Консьержери во дворик, именовавшийся Майским, где ее ждала грязная телега, запряженная старой белой клячей. Без помощи палача, державшего конец веревки, которой были связаны ее руки, она сама поднялась в телегу и села на шаткую деревянную скамью. На всем пути следования от Консьержери до площади Республики, где стояла гильотина, выстроились 30 тысяч жандармов — чтобы никто не попытался устроить королеве побег. За спинами жандармов волновалась толпа. Говорят, в одном из домов в окне стоял неприсягнувший священник, и, предупрежденная, Мария Антуанетта сумела поймать его взгляд, даровавший ей религиозное утешение. Сидя у окна, художник Жак Луи Давид сделал карандашный набросок «вдовы Капет». Величественная осанка и гордо вскинутая голова изображенной на нем многострадальной женщины роднят этот набросок с портретами королевы, выполненными Луизой Виже-Лебрен. Как писал один из очевидцев, несмотря на тряскую телегу, которая, казалось, вот-вот развалится, «несчастная Мария Антуанетта сидела неподвижно, продолжая сохранять величественный вид». «Когда телега проезжала под моими окнами, какая-то женщина крикнула: “Смерть Австриячке!” Мария Антуанетта услышала. Она перевела взор на эту женщину, и в глазах ее мелькнуло презрение».
При приближении к площади Революции выкрики усилились, в какой-то миг даже показалось, что толпа сомнет жандармов и растерзает королеву до исполнения приговора. Но обошлось, и к полудню телега прибыла к месту казни. Очевидец, полицейский информатор, писал: «…все граждане с нетерпением ждали ее. В воздух то и дело взлетали шляпы, и, когда наконец сообщили, что она приехала, радость приумножилась, потому что для народа это был настоящий праздник». Двадцать лет назад на этом самом месте толпа тоже подбрасывала в воздух шляпы и рукоплескала дофине, своей будущей королеве…
Собрав последние силы, Мария Антуанетта без всякой помощи вышла из телеги и легко взбежала по лесенке на эшафот, потеряв по дороге туфельку цвета сливы, которая впоследствии займет место среди памятных музейных экспонатов. Говорят, что, пошатнувшись, она наступила на ногу палачу и последними ее словами были: «Сударь, простите, я не нарочно…» Когда все было кончено и палач поднял отсеченную голову королевы, чтобы показать ее народу, многотысячная толпа взревела: «Да здравствует республика!»