Мария хлопает глазами. Это был не сон, совсем нет! но ей не хватает слов, чтобы объяснить, как ощущался ей голос, и как ощущались ей прикосновения невидимого, а ему не хватит мудрости, чтобы понять невысказанное.
–Он же со мной…голосом моего Казмира! – Мария предпринимает попытку объясниться ещё раз. Она хранила это в сердце. Знаком ей голос ночного невидимого гостя. Знаком и от того ещё страшнее – принадлежит он Казмиру – её супругу. Покойному супругу.
Алмос вздыхает: тяжела бабья натура!
–Мёртв Казмир. Уже двенадцать лет как мёртв. Побойся, Мария! Бога не гневи!
Не хуже него то знает Мария. Алмос ещё в послушниках ходил, а Мария почернела тогда от горя. Если и помнит Алмос день, когда разбилось сердце Марии, то память то людская, а у Марии клеймом выжжено в самом сердце – кто любил, то знает пустоту утраты.
–Мёртв, Мария! – глаза у Алмоса светлые, речи у него мудрые. Всё говорит он верно, да как-то не по-людски выходит. Не утешение даёт, а укор. Разбивает надежду, а та сердце сжала обручем…
–Прости меня, отче! – без вины виноватая! Мария плачет. Тихо плачет – вырвано что-то последнее из души её. Смотреть тошно ей, и отвар пить тоже.
–Читай «Святой покой», – смягчается Алмос. – Читай его, дочь моя, и будет тебе сон.
Кивает Мария. Сон…как спать ей? Как жить? Но слово последнее – хоть и молод священник, а власть на нём совсем немолодая. Над душами власть.
Идёт к двери, и тут…промолчать бы дуре! Но нет. не привыкла таиться. Поворачивает голову:
–Может к Эдвайке мне, отче?
Алмос аж цепенеет от гнева. Эдвайка – ведьма! Всякий знает за кровь её дурную, за речи. Крестятся люди добрые, её завидев, спешат перейти на другую сторону улицы. Хоть и знает Алмос, что ходят к ней те же, что и крестятся, и переходят на другую сторону, а простить и позволить не может.
–Мария! – гремит Алмос. – Мария, бога ты не боишься? Или ошалела совсем? Какой лукавый так мысль твою направляет?
Мария уже и сама не рада. Умом не отличалась, а чуткостью жила. Страшно Марии от гнева Алмоса. А тот на неё уже наступает:
–Поклянись мне, Мария! Крестом поклянись и поцелуй его, что не пойдёшь ты к проклятой небесами ведьме, что не пустишь её в думы свои! А не то…прокляну!
Обещает Мария, клянётся, крест святой целует и плачет, плачет тонко. Вздрагивают её тонкие плечи, дрожат от слёз бесцветные глаза. Когда-то яркие, конечно, но выплаканы слёзы и цвет уж потерян.
–Ступай! – велит Алмос, и гордо смотрит на её семенящие шажочки. Он победил. Он спас заблудшую овечку, на путь её наставил. Завтра, к полудню думает её проверить, да посмотреть, как читает она «Святой покой», подправить, ежели чего. С нечистым шутки плохи, а с дурной натурой, что к ведьме податься готова – и того хуже!
Качает Алмос головой. Шатаясь, как хмельная, идёт к себе Мария. Земля её и держит. Взгляды косые – сочувственные и насмешливые все по спине. Но Мария не видит. В ушах её голос, и чудится ей, что голос звучал не страшно, а нежно. Да и как мог звучать он грубо? Это же Казмир, это он…
Мария идёт, едва ли разбирая дорогу. Ноги сами ведут её.
Смутно на уме у Марии.
Не приходит сила одна – ни злая, ни добрая. Всюду спутник есть у неё. Есть он и у гостя Марии. Стоит Мария перед домом своим, едва ли его узнаёт, а сама мыслями о своём: может и не стоило ей так пугаться гостя? Что если и был то Казмир? Что если бы увидела она его,? Что если бы откликнулся он ей?..
–Стой, дитя…– Мария вздрагивает. Голос Эдвайки-ведьмы ей незнаком, но она понимает, что он ей принадлежит. Сердцем понимает. Оборачивается в страхе. Так и есть: стоит Эдвайка перед нею – волосы растрёпаны, сама в одеждах-балахонах, а на поясе и рукавах множестве перьев и веточек каких-то.
Боится Мария. И надеется. В ушах ещё звучат клятвы собственные, Алмосу данные, а сердце тянет: а вдруг поможет?
–Звала меня, слов не произнося, – качает Эдвайка головой, но без укора, как бы мягко. И радостно Марии от этого мягкого участия, неукоряющего её ни в чём. – В дом-то пригласишь, хозяйка? Я на твою мольбу бессловную пришла.
Мария бросается к порогу, открывает дверь перед ведьмой. И радостно Марии, и страшно, и робеет она, и предвкушает.
Степенно входит Эдвайка в дом.
***
Кошка выгибает спину, завидев чужую, но тут же расслабляется, будто признавая Эдвайку своей. Пока Мария без сил опускается за стол, Эдвайка по углам шныркает глазами. Взгляд людской не видит, но Эдвайка и не человек, оттого и чует следы присутствия неупокоенной души.