Оглядывается Эдвайка раз, другой, третий, а затем вдруг спокойно садится к Марии и говорит:
–Не плачь, Мария, не томись. Я хоть и ведьмой прозвана, а грехов на мне…нет, лукавить не буду, грехи есть, но не в таком великом счёте они. И цену я им знаю. Не бойся меня, а я научу.
Мария вскидывает голову – сладкие речи!
–Спасибо тебе…– шепчет несчастная, но Эдвайка обрывает:
–Не говори мне слов благодарности!
Мария бледнеет, не понимает. Да и как понять человеку закон ведьмовской? Не благодарят ведьм, не кланяются им. Всё, что дозволено – руку к сердцу прижать, а сказать нельзя.
–Казмир меня зовёт, – Марии вдруг легко. Она неожиданно отчётливо понимает почему он приходил. Страх расступается. – Скучает он.
–Не Казмир приходил, – возражает Эдвайка и становится такой же беспощадной как Алмос. – Не Казмир то был, Мария! Не он! А дух-мертвец. Он любой облик принимает, а нужна ему жизнь. Но в обмане его кроется посмертный яд. Жизнь потеряешь и вечность в кипении тьмы будешь коротать.
Дурно Марии. Хлопает глазами, руки дрожат, сама трясётся осиновым листом.
–Мир духами полнится, – продолжает ведьма, – и добрыми, и злыми, и равнодушными. И много от них бед по земле. И много горя людям и обмана тоже. Не Казмир к тебе приходил, Мария, а ложный гость. Лик его надел, прознал, что ты ослабела. Не ходи с ним, Мария, как придёт он опять…придёт, верно тебе говорю. Не встретишь ты Казмира, если с ним подашься, а коль меня послушаешь – проживёшь ещё годы, поскрипишь.
Уговаривает Эдвайка ровно бы по-людски, а слова её как прижигают душу. Мария уже вообразила, что соединится со своим Казмиром, а правда её по щекам бьёт. Страшно Марии от духа нечистого, от слов Эдвайки, от себя самой.
–Не справлюсь…– шепчет.
–Справишься, – спокойно отвечает Эдвайка, – жить захочешь – справишься.
Хочет спросить Мария: на что ей годы одинокие? Не лучше ли во тьму нырнуть, коль призвали? Но язык как присох. И Эдвайка смотрит внимательно, а в глазах её светится какое-то тепло. Усталое тепло.
Совестливо Марии. Кивает, торопливо запоминает она то, что Эдвайка ей говорит. Запоминает да повторяет – ошибиться нельзя.
–Придёт он к тебе ещё трижды, таков закон – по визиту на каждую сторону их поганого царства. С наступлением темноты придёт. Ты не спи – бодрствуй до его прихода. А как уйдёт – сейчас же спать и с головой под одеяло.
Мария кивает – под одеяло, да. Это одеяло сам Казмир из столицы привёз. В последнее своё лето. Она ещё ругалась тогда – чего привёз? Зима не на носу. А он отмахивался, мол, теплее будет, и к зиме загодя готовиться надо.
Эдвайка тихо учит её. Голос ровный, спокойный. Прячет она тревогу за Марию – хоть и пожила, а что теперь? Не человек что ль Мария? Эдвайка и на смертном одре её бы учила – такова натура.
Уходит Эдвайка уже к рассвету. Проскальзывает в двери незаметной тенью, привыкшая к тому, что не рады ей в свете дня.
***
–Спокойный сон пошли нам, Владыка. Пошли мир без дурного вмешания, без…– Мария спотыкается и виновато смотрит на Алмоса. Тот вздыхает, но подсказывает:
–Без влияния дурного, без слова бранного, без шороха злого.
Мария повторяет. Она старше Алмоса, но он – священник, его слово решающее. Наверное так было и для Марии, но теперь в уме её Эдвайка. И бесполезно ей пытаться вспомнить слова молитвы, по которой спрашивает её Алмос. Марии другое помнить надо.
–И пошли нам, слугам твоим, упокоение, – что-то Мария помнит, что-то нет. заученные слова плохо звучат в молитве. Слова от сердца должны идти, а нет от обязательной формы.
–Мария! – Алмос не выдерживает, – ты что, не знаешь этой молитвы?
–Знаю, отче! – Мария роняет голову на грудь, прячет глаза (вдруг прочтёт в них Алмос её мысли?).
–Что ж ты тогда?
–Спать я хочу, отче. В голове как мутится. Мне бы лечь.
Лжёт Мария. Лжёт как никогда не лгала. Холодно ей от Алмоса, а прежде ровно не замечалось ей этого. Да и страшно – вдруг и правда поймёт, что с Эдвайкой в сговоре она? что предала клятву и поцелуй креста?
Алмос кивает, поднимается. Он молод и неопытен. Не умеет он в глазах людей ещё читать. Впрочем, иной и за всю жизнь тому не научится.
Уходит Алмос. Обещается заглянуть назавтра. Мария провожает его с облегчением: не до молитвы ей, а всё же страшно – с ведьмой связалась! Не кресту поверила, а ей – поганке такой!
***
–Руки твои, Мария, совсем огрубели…– голос Казмира. Опять.
Нет, не Казмира, не его! Заставляет Мария себя это помнить, до боли вцепляется в свои ладони ногтями, пусть больно – боль трезвит.
–Измаялась душа твоя, исстрадалась…– он точно за её спиной, но Мария не спит, не поворачивает головы, и не реагирует, когда чья-то рука (чья-чья…знакомая, такая тяжёлая, тёплая рука!) касается её поверх одеяла.