– Что?
– Что это случается всегда.
– Но ты же не говоришь что?
– Если я задумаю, чтобы ты что-нибудь сделал, ты это и делаешь.
– А почему я тоже всегда чувствую, когда ты должна прийти или запоздаешь? Это необъяснимо.
– Хотела бы я знать, если так бывает сейчас, то, когда ты уедешь, сможешь ли ты угадать, что я делаю, смогу ли я почувствовать, думаешь ли ты…
– О тебе, да?
– Да. Пойдем в рукодельную к маме, а то я ждала тебя и ничего сегодня не сделала. Мама просила меня закончить шитье к вечеру.
– Мы будем там одни?
– Да почему это мы обязательно должны быть одни?
– Мне все мешают…
– Тс!.. – Она приложила палец к губам. – Слышишь? Они в буфетной. Так они очень хороши, эти женщины? – продолжала она, усаживаясь и принимаясь за шитье. – Как, ты сказал, их зовут?
– А… Да, очень хороши.
– И живут в лесах?
– На берегу реки.
– Всегда в воде и на солнце? Должно быть, не очень уж они беленькие.
– Они прячутся в тени густых деревьев.
– А что же они там делают?
– Не знаю, что они делают, знаю только, что больше я их не встречаю.
– И давно ли случилась с тобой такая беда? Почему же они тебя не поджидают? Если опп такие хорошенькие, ты, наверное, огорчен?
– Они… нет, ты не знаешь, какие они.
– Тогда объясни мне. Какие же?… Нет, сеньор! – живо добавила она, пряча под лежавшим у нее на коленях куском батиста правую руку, которую я хотел взять.
– Дай мне руку.
– Лучше я буду шить, а ты рассказывай, какие они эти… как их зовут?
– Сейчас я открою тебе тайну.
– Послушаем.
– Они ревнуют к тебе.
– Сердятся на меня?
– Да.
– На меня?
– Раньше я думал только о них, а потом…
– Потом?
– Забыл их ради тебя.
– О, тогда я могу гордиться.
Правая рука Марии лежала теперь на ручке кресла, словно подсказывая, что я могу ее взять. Мария продолжала:
– А в Европе есть ундины?… Послушай, милый, есть там ундины?
– Да.
– Тогда… кто знает!
– Но те наверняка румянятся и носят корсеты и ботинки.
Мария старалась шить как следует, но правая рука у нее дрожала. Распутывая нитку, она украдкой взглянула на меня.
– Знаю я кое-кого, кто очень хотел бы посмотреть на красиво обутые ножки и… А цветы из бассейна унесет водой.
– Это значит, что мне пора уходить?
– Это значит – мне будет жаль, если они пропадут зря.
– И еще кое-что…
– Да, правда: мне как-то совестно, что нас часто застают вдвоем… и Эмма и мама сейчас придут.
Глава XLVII
Затрепетав, она ухватилась за мою руку
Отец решил отправиться в город раньше меня, чтобы уладить некоторые срочные дела, а также подготовить все для моего путешествия.
Четырнадцатого декабря, накануне его отъезда, в семь вечера, после того как мы с ним поработали несколько часов, он велел принести к нему в комнату часть моего багажа, который собирался прихватить с собой. Мама укладывала чемоданы, стоя на коленях на ковре, Эмма и Мария помогали ей. Оставалось уложить только мою одежду: Мария собрала со стульев несколько костюмов п, посмотрев на них, спросила:
– Эти тоже?
Мама, не отвечая, протянула за ними руку и, пока укладывала, несколько раз поднесла к глазам платок.
Я вышел. Возвращаясь обратно с бумагами, которые надо было положить в чемодан, я увидел на галерее Марию: она стояла, облокотившись о перила.
– Что с тобой? – спросил я. – Почему ты плачешь?
– Я не плачу…
– Вспомни, что ты мне обещала.
– Да, да, я помню: собраться с силами и стойко все перенести. Если бы ты мог поделиться своим мужеством со мной… Но ведь я не обещала ни тебе, ни маме совсем не плакать. Если бы твое лицо не говорило о горе еще больше, чем мои слезы, я бы, пожалуй, сдержалась… а потом, кто их увидит?
Я вытер своим платком ее мокрые щеки и сказал:
– Сейчас я вернусь. Подожди меня.
– Здесь?
– Да.
Она стояла на том же месте. Я оперся рядом с ней на перила.
– Смотри, – сказала она, показывая на темную равнину. – Смотри, вечера становятся все печальнее. А где-то будешь ты августовскими вечерами?
Помолчав, она добавила:
– Если бы ты не приезжал… если бы, как предполагал папа, ты не возвращался сюда до отъезда в Европу…
– Было бы лучше?
– Лучше?… Лучше?… И ты мог так подумать?
– Ты отлично знаешь, что я не мог так думать.
– Признаться, я подумала, когда папа сказал это в бреду во время болезни. А ты – никогда?
– Никогда.
– Даже в те десять дней?
– Я любил тебя так же, как сейчас. Но доктор и отец…
– Да, мама мне все рассказала. Как мне отблагодарить тебя?
– Ты уже дала мне все, что я мог просить в на граду.