— Гай правда хочет заниматься юридическими этими делами. Обвинять ему нравится. А я — нет, я не хочу. Я люблю защищать.
— Так стань адвокатом, — сказал я. — Вот, еще один глупый совет от твоего брата.
Ты сказал:
— Но я хочу чего-то большего, чем это.
И я ответил, что тоже хочу чего-то большего, но не понимаю, чего. И это только значит, что время еще не пришло. Все на свете боги делают тогда, когда следует. Мы долго сидели, обнявшись, пока совершенно не замерзли.
— Ты любишь меня, как в детстве? — спросил ты.
— Еще бы, — ответил я. — У меня много недостатков, которые мешают мне быть хорошим братом. Но я люблю тебя всем сердцем. И я знаю, что у тебя все будет хорошо. Просто знаю и все, с самого детства и вот именно у тебя. Потому что ты прекрасный человек. Хорошие люди долго ждут, но их ожидания вознаграждаются вдвойне.
— Но я тоже ничего не понимаю, — сказал ты.
— А я не знаю ни одного человека, который понимает, — ответил я. — Даже очень-очень старого. Нужно идти туда, куда ведет тебя твое сердце. И если оно ведет тебя к чему-то большему, значит именно ты заслуживаешь большего.
— А твое сердце?
— Оно ведет меня бухать.
В общем, мы пошли в дом, и я остался на ночь, и спал в своей детской комнате. Мне снился Публий, какой-то тяжелый, беспокойный был сон, в котором он говорил мне, что я, во что бы то ни стало, должен оставаться веселым и всех развлечь, хотя мне было грустно.
Проснулся я, впрочем, вполне бодрый и принялся устраивать свою поездку. Нет, подожди, помню еще за завтраком Гай дал мне напутствие в своем обычном стиле. Я все расписывал, каким буду успешным, после обучения у греков.
— Ну полно тебе, — сказала мама. — И здесь хватает греческих учителей.
— Дома им помогают стены, — сказал я. — Это же очевидно.
А Гай пнул меня под столом и сказал:
— Подожди, большой брат, а как же не делать ничего, кроме как ходить в качалочку?
Я засмеялся.
— Ходить в качалочку это труд, тощая мразь!
— Я и говорю, он тощий, как палка, — сказал ты. — И ничего не знает про качалочку.
И я еще раз вспомнил прекрасные времена, когда мы были детьми.
Дома я опять предложил Антонии поехать со мной. Она сказала:
— Не. Мне неинтересно.
Я сказал:
— Да ладно, в Греции здорово! Там всем интересно.
— А мне — нет, — сказала Антония. — Потому что там будешь ты.
— Где ты, Гай, там и я, Гайя, да? — передразнил я ее свадебную клятву.
Она похлопала меня по плечу.
— Точно. Удачи в Греции, Геркулес.
Что касается денег, Антония никогда не жадничала, даже из вредности, и в этот раз оказалась так же благосклонна. Думаю, такой щедрой она была по причине своей невероятной тепличности, дядька всегда ее баловал в этом плане.
Признаюсь честно, я взял больше, чем мне было необходимо. Вернее, скажем так, мне было необходимо больше, чем любому приличному человеку и счастливому обладателю какой бы то ни было совести.
Что тебе рассказать про Грецию, кроме того, что она прекрасна? Вернувшись, я тебе, по-видимому, рассказал почти все, да и ты с тех пор повидал мир.
Греки очень от нас отличаются, и мне они во многом всегда были ближе моих соотечественников, греки чувственны и эмоциональны, они искренне любят красоту и, как более ни один народ в мире, ставят ее во главу своей жизни. Греки любят все красивое: храмы, истории, людей, даже язык их прекрасен для слуха. Они много врут, но им это прощаешь.
Сразу понятно, почему эти люди в свое время были так могущественны. И сразу понятно, почему им все-таки, даже лучшим из них, никогда не справиться с бременем власти над миром. Они слишком любят жить и слишком любят любить.
Может, это ответ и для меня.
Наверное, греки так ценят и любят красоту, потому что сама их страна прекрасна, залита золотым солнцем, и будто бы вечно пребывает в ожидании руки великого художника или слова вдохновленного поэта.
Греки умны, но больше для самих себя, чем для других, они любят покрасоваться, и видимость значит для них больше, чем действительность.
Греческая роскошь, нерасторопность и склонность сорить деньгами мне импонирует. Я жил в Греции на широкую ногу. Вдали от дома меня ничто не сдерживало, и я пристрастился к жизни, которой по-хорошему не мог себе позволить. Особенно в плане еды — греки большие в этом мастаки, у них прекрасная кухня, изысканная и изощренная.
Учиться мне нравилось. Конечно, меньше, чем ходить в качалочку (поэтому частенько учебе я предпочитал именно ее), но даже больше, чем просто бессмысленно шляться по улицам или смотреть тренировки гладиаторов. В основном, мне нравилось учиться, потому что меня хвалили. На то есть две причины. Во-первых, греки не так скупы на похвалу, как наши римские учителя. Во-вторых у меня действительно получалось здорово. То есть, поначалу учеба казалась мне занудной, но потом один претенциозный грек рассмотрел во мне способность к пышным, "азиатским" выступлениям, и мучения по поводу старика Демосфена были забыты. Пышные, яркие, метафоричные речи удавались мне намного лучше, я легко расточал порицания и похвалы, писал лучшие сочинения и всегда побеждал в контроверсиях, потому что у нас, на азиатском курсе, важна была не логика, но способность вызвать у слушателя искреннее сочувствие или негодование.