Почти сразу он закурил, никого не спрашивая. Птолемей курил сигарету за сигаретой, частенько одну поджигая от другой, надсадно кашлял, и его раб держал перед ним золотую чашу для царских желтых плевков.
Мы с Габинием после всего очень над этим смеялись. Я бил себя по коленкам и говорил:
— Ой, не могу, это же слюна бога! Ни капли не должно пропасть!
Габиний хохотал.
— Да уж, горе египетской земле, если этот человек сплюнет хотя бы в серебряную чашку!
А тогда Птолемей сидел перед нами и, глубоко затягиваясь сигаретой, только собирался поведать нам свою печальную историю.
Она оказалась простой и короткой, самой интересной частью в ней оказались десять тысяч талантов. Сумма колоссальная. Да получив хотя бы малую ее часть, я смог бы покрыть долги своей семьи, и еще осталось бы отгулять освобождение от них. Глаза мои загорелись сразу же, и куда сильнее, чем у Габиния, и без того весьма богатого человека, хоть и изрядного жадины. Птолемей заметил это. Выдохнув дым в мою сторону, Птолемей пристально и внимательно оглядел меня, словно припоминая мое имя, которого никак не мог знать.
А я думал: и вот это потомок великого Птолемея, военачальника Александра Македонского? Желтомордый злобный мужик, болезненный и неприятный, как бездомное животное. В нем не было ничего царственного, кроме того, что Птолемей цены себе сложить не мог.
Но десять тысяч талантов, неправда ли, убедительный аргумент?
Птолемей и Габиний разговаривали долго, прежде всего потому, что Габиний не собирался давать однозначный ответ, а Птолемей не хотел без него уходить. Эти восточные люди (а династия Птолемеев уже всего этого набралась), они очень липкие. Во многом им цены нет, но липкости не отнять. Они привязчивы и не слезают с тебя, пока не добьются, чего хотят, ты отказываешь им, а они начинают снова и снова, чуточку иными словами, будто стараясь тебя загипнотизировать.
Я с интересом слушал разговор, но не встревал, хотя Птолемей иногда посматривал на меня, видимо, ожидая, что я тоже что-нибудь скажу. Однако, каким бы неформальным ни казалось наше с Габинием общение, я точно знал, когда нужно выступить. Вот тогда стоило промолчать.
Наконец, Габиний сказал:
— Мне нужно подумать.
— Да, — Птолемей снова завел свою песнь. — Безусловно, решение требует глубокого раздумья, однако времени действительно мало. Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моем нынешнем местоположении до того, как мы выступим.
Уже и мы, подумал я, уже и выступим.
Но, хотя Птолемей вызывал у меня неприязнь, мне, в то же время, не терпелось поговорить с Габинием по поводу двух вещей, которых я хотел больше всего на свете: денег и действия.
И вот, все к этому шло, добродушный Габиний потерял терпение.
— Я извещу тебя о своем решении, — сказал он, прищурив длинные глазки. — Как можно скорее. Прости, к сожалению, я устал, и нам следует закончить этот интереснейший разговор.
Птолемей скривился и резко встал, пепел с его сигареты упал на столик, расписанный птицами. Он закашлялся, сплюнул мокроту в золотую чашу, предусмотрительно подставленную рабом.
— Хорошо, — хрипло выдавил он из себя. — Как тебе будет угодно. Однако, я недолго буду готов предложить тебе такие деньги.
Когда он ушел, Габиний задумчиво поглядел в свой кубок с вином, прошелся большим пальцем по рубинам, которыми он был инкрустирован.
— И что ты об этом думаешь? — спросил я.
— Что это как раз тот случай, о котором я говорил. Слепой Марс зовет нас в бой.
— Храм Януса всегда открыт, — сказал я. — Рим — это война.
— Рим отказал ему в поддержке, — мрачно ответил Габиний и махнул рабу, чтобы тот подлил вина. — Недавно Помпей писал мне об этом. Знамения неблагоприятны.
— Вероятно, никто не предсказал появление десяти тысяч талантов, — сказал я. Габиний махнул рукой, сказал притворно-строго.
— Не богохульствуй, Марк Антоний. Скажи мне лучше, как это будет расценено дома?
— Если мы выиграем, то как геройство, — ответил я. — Египет получит царя, который будет отдавать долг Риму всю свою жизнь.
— Справедливо. Но что будет если мы, учитывая сложный переход, путешествие через пустыню и прочие чисто технические трудности, проиграем?
— Такого не будет, — сказал я. — Я могу ручаться за моих ребят, и, спроси кого угодно, они знают своих. Все это время нам сопутствовала удача, наша армия сильна и воодушевлена победами.
Габиний молчал, покачивая вино в кубке.
Я знал, что большинство офицеров будет не в восторге от перспективы пойти наперекор сенату, поэтому мне не следовало упускать невыпотрошенную рыбку из рук. Я должен был уговорить его сейчас.