— У нас хорошие проводники. Они могут идти по пустыне сорок лет.
— О, — отвечал я. — А могут они идти по пустыне чуть поменьше?
На самом деле, как я осознал потом, мы были крайне быстрыми, на грани с чудом.
О, золотые пески Синая. Все осталось в далеком прошлом, кроме бесконечного песка. Исчезли в нем и Красавчик Клодий со своей дружбой и враждой, и нежность злобного сердца Фульвии, и раскрасневшееся лицо Антонии, румянец которой я любил сцеловывать в постели, и даже вы с мамой почти оставили меня. Пустыня умеет сводить с ума.
Мои глаза всегда были красны от песка, я кашлял, потому что песок проникал даже в самые мои легкие, я ел еду с песком, я пил воду с песчинками. Но Антипатр держался легко и спокойно, словно мы прогуливались по прекрасному саду, знакомому ему с детства. Хуже пустыни были только болота, поэтично называющиеся "Выдохом Тифона", и правда, они ужасно воняли серой. Но и там Антипатр подавал мне пример стойкости и умения переносить трудности. Переносил их стойко и я, подавая пример своим бедным солдатикам.
Давай, думал я, не подведи, Марк Антоний, не опозорься перед этим иноземным умником и не дай впасть в уныние своим ребятам. Да, Антипатр, не зная этого, здорово мне помогал.
Знаешь, какой был самый важный урок для этого молодого и кровожадного Марка Антония? Пелузий.
То была неприступная крепость и едва ли не важнейший город на египетской карте. Не войдя в Пелузий, не войдешь в Египет, так говорили. Габиний доверил мне взять Пелузий, это говорило о том, что он не просто ценит меня, а восхищается моим даром и верит в него более, чем в самое себя. Я это оценил. И я не мог проиграть, я был готов зубами грызть камень, чтобы пробраться туда.
Я предполагал быстрый и решительный штурм города по аналогии с тем, что я уже проводил прежде во время подавления еврейского восстания. Антипатр, ни в коем случае не оспаривая мой авторитет (я со своим отрядом и еще несколькими, мне данными для штурма, двигался перед Габинием и был в его отсутствии самым главным человеком), подошел ко мне отдельно, после быстрого совещания. Он сказал:
— Антоний, мои агенты узнали, что город защищает весьма значимый контингент еврейских наемников. Я берусь уговорить их открыть нам ворота.
— О, — сказал я, настроившийся было на хороший бой, один из тех, что уже случались с нами на подходах к Пелузию. Все это время я действовал блестяще, и соблазн проявить отвагу и силу в очередной раз был велик. Я знал, что смогу.
Антипатр видел, что я сомневаюсь. Он покручивал свою по-восточному окладистую черную бороду и ждал, что я скажу. Антипатр никогда не намекал на мою молодость или неопытность и всегда соблюдал положенную субординацию. Но я молчал, растерянный. Мне хотелось действовать, а какова цена города, добытого хитростью?
Антипатр словно прочел мои мысли. Он сказал:
— Высока цена городов, добытых воинской силой и доблестью. Но еще выше доблесть и сила того, кто может войти внутрь, не пролив ни капли крови.
— Да, — сказал я. — Наверное.
Антипатр посмотрел на моих ребят. Поблизости от нашего шатра человек пятнадцать играли в кости. Вернее, играли двое, а остальные болели за кого-либо из игроков.
Каждый из них вверял свою жизнь Марсу, а Марс — слеп. Я вдруг испытал жалость и любовь к ним, будто к собственным детям, хотя я был еще молод и не знал толком отцовского чувства (если не считать моего коротко знакомства с первым сыном).
Антипатр сказал:
— Человечность ценится везде, в том числе и на войне.
— Да, — сказал я, глядя на веселых и, главное, живых солдат. — Попробуй-ка устроить дело миром.
У Антипатра получилось, нам открыли ворота, и Пелузий сдался безо всякого боя.
Помню, как я вошел в этот притихший голод. Ни повреждений, ни огня, ни крови, ни трупов. Все замерло в ожидании моей милости или свирепости. Все окна были затворены, люди будто исчезли. Чувствовалось лишь тяжелое дыхание ветра.
Когда в город въехал Птолемей, вид у него был чудовищно злобный. Он сидел на гнедом, блестящем от пота коне и смолил сигарету за сигаретой.
Сначала он сказал:
— Прекрасная работа. Ты сохранил столько людей для для моей мести.
Тут меня обуял страх. Птолемей спешился и крикнул своим воинам:
— Я хочу, чтобы в городе были перебиты все мужчины, способные держать оружие. Среди них скрываются воины, которые предали меня.
Птолемей сказал это на египетском, которого я не знал. Антипатр наклонился ко мне и тихонько перевел сказанное.
Узнав, чего хочет Птолемей, я сразу же сказал:
— При всем уважении, их воины потеряли надежду на победу еще во время битв у перешейка и подступов к городу. Удача не сопутствовала им, и они сдались.