Разве не прекрасно, что мы в силах оставить по себе такое наследие, и оно будет жить, когда нам уже не захочется жить, и будет жить после того, как у нас перестанет получаться жить?
По-моему, нет ничего прекраснее. Я часто утешаю себя мыслью, что добра и зла во мне все-таки поровну. Ведь я пожалел их тогда искренне. Ты спросишь, и резонно, какой труд пожалеть безоружных, сдавшихся людей, всякий, кроме Птолемея, пожалел бы их. Безусловно, но сердце мое весьма и весьма ожесточилось, и я был рад услышать от него весть жизни.
Кроме того, прежде я не совершал столь благородных поступков, живя жизнью молодого и беззаботного повесы, я не знал, как прекрасно может отражаться на настроении благородство души, смелость и самостоятельность в благодеяниях.
Хватит себя восхвалять, Марк Антоний, прекрати это и скажи, что думаешь. Я просто почувствовал сильную печаль от мысли, что здесь прольется столько слез и крови, от которой я заранее отказался. Я пришел сюда милостиво и милостиво собирался уйти.
Жители Пелузия не восславили меня громко, когда Птолемей сдался, чтобы не вызывать жгучую царскую ревность, но затаили благодарность в сердце, и я вкусил ее позже. А тогда мне и не нужно было ничье восхваление, я отлично сам себя восхвалил, как это умею, и чувствовал молчаливую любовь, которой насыщался, как водой после долгого перехода по пустыне.
После, перед самым приездом Габиния, Антипатр сказал мне:
— Я впечатлен.
Он снова покручивал черную бороду, и я все гадал, как это у него получается так здоровски при этом выглядеть.
— Правда? — спросил я. — Хорошо получилось?
— Очень, — ответил он. — Милосердие стоит дорого.
— Крайне еврейский ответ, — сказал я. — О, извини, ты же не совсем еврей, я помню.
— Неважно, — ответил он. — Важно, что ты вел свою линию до самого конца.
Прекрасный человек, я всегда очень тепло к нему относился, восхищался им и учился у него. Мне несколько обидно, что, когда Цезаря убили, он встал на сторону Кассия, а не на мою.
Я, уже взрослый и состоявшийся человек, помню, переживал тогда, что Антипатр в меня не верит, не верит в силу моего гения, в мою удачу, в то, что я всему научился, и вообще считает, что я безнадежен.
Переживал страшно, хотя все понимал, и что политика есть политика, и что у Антипатра было много причин поступить именно так.
Представляешь, обидно даже сейчас, когда он тринадцать лет как умер. Ну что ты с этим сделаешь?
Таким было взятие Пелузия, но если тогда мне угодно было отведать крови, то боги благоволили этому желанию. Битва под Александрией вышла ожесточенной и зверской, и, мне кажется, это своего рода действие самой Александрии, прекрасного города, тем не менее склоняющего к великим преступлениям. Основанный самим Александром Македонским, этот город питается хорошими сражениями.
Помню, наша армия стояла там же, где сейчас стоят войска Октавиана. И я думал так же, как, должно быть, думает Октавиан теперь: прекрасный, проклятый город, смотришь на тебя и думаешь, что умрешь, но ляжешь там, где это славней и достойней всего на свете. Было, есть и будет в Александрии что-то настолько величественное, что не страшно сложить за нее голову, не страшно пасть, пытаясь получить ее. А вот защищать ее куда менее приятно, потому что Александрия благоволит смелым и молодым, тем, кто входит в нее с оружием.
Она манит тебя постоять на причале среди буйных волн и огромных кораблей, и ощутить свое величие, которое все равно окажется кратким.
Да, тогда я был счастливым и удачливым, и я знал, что впишу свое имя в историю этого великого города.
Ты знаешь, натура моя такова, что я хвастаюсь даже самыми незначительными вещами и, уж тем более, я не упущу такого повода. Габиний выиграл эту битву с войском царицы Береники благодаря мне. Я нашел нужный момент и был достаточно смел для того, чтобы зайти египтянам в тыл. Неожиданный удар и поднявшееся вслед за ним смятение позволило нам одержать решительную победу. Если хочешь знать, война это в чем-то театр, неожиданное и эффектное появление значит очень много, кроме того, у твоего противника всегда бесценные глаза, когда тебе удается сбить его с толку и напугать. Глаза пораженного зрителя!
Стоило рассказать тебе это раньше, поделиться наблюдениями, но я все помню и не собираюсь грустить, поверь мне.
Битва воспламенила меня, и этот жар, подкрепленный основательным воздействием египетского солнца, еще долго не сходил. Мы с Антипатром словно пьяные бродили по полю боя и искали погибших со знаками отличия или раненных, достойных взятия в плен.