Разве бессмертные боги не зрители, которым подавай одни и те же ситуации, с небольшими вариациями, чтобы совсем уж не надоело?
А ведь это моя жизнь, моя боль, мое удивление, мое отвращение.
Но судьба человека такова, что и они смешны, если смотришь из вечности.
Я сидел рядом с Архелаем, пока не пришел Габиний. Оказалось, Габиний тоже знал Архелая и его отца.
— Печально, — сказал он. — Когда добрые знакомцы, а, тем более, друзья оказываются на разных сторонах.
Вот еще какой вопрос меня волновал. А не могло ли случиться так, что этот, явно нанесенный всадником, удар нанес я? Такое могло случиться, я не утруждал себя тем, чтобы всматриваться в лица и запоминать убитых, и я был слишком взбудоражен, чтобы осознать, кто передо мной.
Нет, конечно, совпадение было бы поистине чудовищным. Зато вполне вероятным казалось, что удар нанес один из моих ребят. В конце концов, Архелай лежал с той стороны поля боя, с которой мы так удачно зашли и зажали египтян в смертельные тиски.
Я сказал:
— Он мой друг. Хочу похоронить его. Он был хорошим человеком и заслуживает славной смерти.
Помолчав, я добавил:
— Не смерти, погребения.
— Славную смерть бедняга уже получил, — задумчиво сказал Габиний.
— Ты знал его хорошо? — спросил я.
— Конечно, его отец перешел на сторону Рима во время войны с Митридатом, — ответил Габиний. — Хороший юноша. Но таковы обстоятельства. Я и то, что он будет сражаться с нами, знал.
— А я только сейчас узнал.
Габиний неловко переступил с ноги на ногу.
— Это тяжело. Но что бы изменилось, если бы ты узнал раньше?
— Ничего, — сказал я. — Разве что, мне стало бы грустно заранее.
— Вот именно, так что считай свое неведение милостью богов.
— Так я могу его похоронить?
Габиний кивнул.
— Это будет хорошо.
Надо сказать, на похороны Архелая я истратил много денег, и мне было приятно, что награбленное мною пошло, наконец, на какое-то условно благое дело. Антипатр сказал:
— Помни, он грек. Они не сжигают тел.
Это был хороший совет.
Думаю, Архелаю понравились бы похороны, которые я устроил ему. Хотя, может, они были для него слишком помпезными. Я все никак не мог представить, как он оказался в одной постели с египетской царицей и умудрился выдать себя за царевича.
И подумал, что никогда и не узнаю. Мы были знакомы недолго, и я не мог прочесть эту книгу полностью, а теперь она сожжена или, лучше сказать, погребена в земле.
Так или иначе, даже слезницы у плакальщиц были золотые.
Но это все потом, после Береники.
Солнце нависало все ниже и краснело все сильнее, и, когда закат окончательно вступил в свои права, мы вошли во дворец. Птолемей — хозяином, Габиний — благородным гостем, мы с Антипатром — верными и доблестными товарищами благородного гостя.
Как же удивила меня вся эта несказанная золотистость и красота, и диковинные письмена на стенах. Еще никогда в жизни я не видел ничего подобного. Антиохия по сравнению с Александрией казалась недорисованной картинкой. Диковинно толстые колонны поддерживали высокий потолок тронного зала, казалось, они могут держать и само небо. Всюду были изображения жутких египетских богов с головами животных, красных шаров солнца и серпов луны, зарослей тростника.
Я будто попал в иной мир. Мягкая прохлада этого места, идущая от древних камней, сулила покой, но непривычные образы будоражили воображение. Я посмотрел на Антипатра, он вовсе не выглядел удивленным, наоборот, на лице у него застыло спокойное, даже несколько скучное выражение. И я подумал, что, может быть, его поразил бы Рим, потому что он оказался бы столь же чудным и чуждым для него, каким для меня был Египет.
Сердце мое все еще полнилось тоской по Архелаю, но новые впечатления ненадолго вывели меня из оцепенения.
Я с интересом осматривался, и мне все время хотелось что-нибудь потрогать, хотя бы камень, к которому прикасались великие люди своей эпохи, не говоря уже о странных рисунках и золотых украшениях.
Птолемей велел привести ему Беренику. Сложилась бы крайне романтическая история, если бы тогда я и увидел мою детку, но мы разминулись. Я только слышал ее голос:
— Береника, Береника! — и голос этот был не слишком хорош, хотя позже, когда девочка выросла, именно тембр и тон ее голоса очаровывали самых великих мужчин. Моя детка не обладает самым нежным голосом на свете, он резковат, но это голос чувственный и прекрасный. В подростковом же возрасте она вопила не то что непримечательно, а даже чуточку неприятно.
Пока Беренику вели, ее маленькую сестру держали рабыни, а она царапала их и извивалась, как змея. Позже Береника объяснила ей, где спрятаться, чтобы посмотреть на казнь. Я все думал: зачем? Причуда и без того чудной Береники? Моя детка говорила, что она сама так хотела, но, думаю, это было не лучшее зрелище для столь юной девушки.