Но когда я пишу тебе, я весь дрожу, так сильно грущу по тебе и скучаю. Сейчас состояние мое стало совсем невыносимым, так бывает, когда близка встреча с кем-нибудь родным, и ты уже не можешь ждать, и сердце разрывается сильнее всего при долгой разлуке, когда она заканчивается.
Такова, во всяком случае, теория. Что касается практики — кто знает, кто знает. Но невелика вероятность того, что я буду каким-то иным Антонием, чем все Антонии до меня.
Ладно, послушай меня еще немножко. Ты не внимаешь мне круглые сутки, потому и не утомишься от меня. Да и ты, кажется, один никогда от меня не утомлялся, Луций.
Я лежал без сна и думал вот что: я люблю людей, люблю их, как ты думаешь, должны ли они любить меня в ответ? Я хотел бы принудить весь мир любить меня, но это невозможно. Когда люди не любят меня, я злюсь, и я растерян. Это, пожалуй, мой единственный настоящий порок. В остальном я невинен, как дитя.
Но этим единственным пороком, страшнейшим, ужаснее, чем тупость и жестокость, которыми меня частенько попрекают, я, пожалуй, надоел всему миру.
Но я знаю, что с этим будет покончено лишь когда я, наконец, сам знаешь чего. Есть надежды, что я сам знаешь чего очень скоро и весьма мучительно.
Именно поэтому я хочу вспомнить какие-то вещи, хочу достать эти безделушки из полной коробки, которую я набрал за всю свою жизнь.
Но и для тебя, да, для тебя, для нас с тобой тоже. Пояснение и так слишком длинное, надо же, твой брат Марк снова оправдывается и снова думает только о себе, и даже снова хвастается. Кто бы мог подумать?
А кто бы мог подумать, что мама выйдет замуж снова так рано? Ни один, даже самый злой, язык не сумел бы сказать о ней ничего плохого — она не была ветреной, не была легкомысленной, не была вероломной. По всеобщему мнению, отец никогда не заслуживал такой прекрасной и честной жены, их брак был, как однажды весьма остроумно выразился по этому поводу дядька, моральным мезальянсом. Такая идеальная женщина произвела нас на свет, а мы ее подвели, братец, все трое, но больше всего, думаю, я.
О Гае она, во всяком случае, и половины всего не знала. Честь хорошо понимать, что на уме у Гая, выпала только нам с тобой.
Ну да ладно, до этого еще далеко, далеко, как от начала пьяной бурной ночи до мучительного рассвета.
А пока, как ты помнишь или не помнишь, мы вернулись в Рим, и тут же узнали, что положение наше чудовищно. Мы лишились практически всего, чем отец хвастался, будучи политиком, в том числе и хороших друзей, и даже самого Рима, нам пришлось продать дом и временно переселиться в Остию.
И, кстати, никаких тебе росписей на стенах, милый друг, ты очень меня в этом винил. Я обещал, что мы будем жить не хуже, чем раньше, но нам пришлось переехать в весьма унылую лачугу (во всяком случае, по сравнению с тем, к чему все мы уже привыкли), распродать лучших рабов, общипать имущество.
Все эти действия не принесли ожидаемого результата — долговая нагрузка оказалась слишком большой, и на некоторое время в доме повис тревожный вопрос: когда мы отправимся жить в инсулу вместе с грязными лавочниками и вонючими красильщиками?
Как ты понимаешь, мать думала наложить на себя руки. Да и иногда, когда она поглядывала на нас, я понимал, о чем она думает. Думаю, однажды мама была особенно близка к тому, чтобы забрать наши жизни, а потом распорядиться своей.
Мама в ту ночь все сидела и что-то считала, несмотря на ворчание Миртии о том, что масло для лампы ей тоже стоило бы использовать поэкономнее.
В арифметике мама, в отличие от нас троих, всегда была хороша, думаю, этот процесс ее даже успокаивал. Мы втроем играли в "щечку", и, честно говоря, Гай перебарщивал. Помнишь эту дурацкую игру? Нужно ударить товарища по щеке, а он с закрытыми глазами попытается угадать, сколько ты задействовал пальцев при нападении. Наверняка, ты помнишь.
Я ему говорил:
— Да очнись ты, придурок, правда же больно.
А он все спрашивал:
— Щечка, щечка, сколько нас?
— Да двадцать пять как будто, ты урод!
— Четыре, — сказал ты. — Гай, прекрати так стукать.
— Что я вообще с вами делаю? — спрашивал я. — Множество нормальных людей хочет со мной пообщаться.
— Да где же они? — спросил Гай.
— Где угодно, — сказал я. — Но я провожу время с вами, с мелкотой, потому что…
На этот вопрос я не мог ответить. Сыновья Скрибония, к примеру, звали меня гулять, а там и до их симпатичных сестер было недалеко, но я отказался. Что-то заставило меня торчать с вами и получать по роже от Гая.
— Щечка, щечка, сколько нас?
— Еще раз это сделаешь, и я тебя убью! Клянусь, Гай, я тебя убью.