Я следил, чтобы они выполняли упражнения (и делал это вместе с ними), потому как знал, что солдат не только всегда должен находиться в хорошей форме, но и расходовать лишнюю энергию, а то не миновать погромов.
Частенько я приглашал кого-то из солдат домой, кормил, выслушивал и пытался помочь по мере своих сил. Это было куда более посильной задачей, чем решение абстрактных проблем целого города.
И, главное, это приносило быструю радость, а не одну сплошную усталость. Общение с солдатами отнимало много сил, но дарило добрые, сильные чувства, тогда как бюрократическая работа была скучна и делалась во благо чего-то от меня очень далекого.
Некоторое время я мог управляться и с тем и с тем, хотя спать перестал практически совсем. Какое-то время этот бешеный ритм даже казался мне комфортным, но в некий момент я обнаружил себя трясущим за плечи Антонию.
— Где, я тебя спрашиваю, деньги?! Куда деваются деньги?
— Да, — сказала Антония. — Я тоже хотела это у тебя спросить. А теперь можно я спать пойду?
Все, подумал я, приехали. Выгружаемся.
В тот день я устроил пирушку и хорошенько нажрался с моими новыми знакомцами. Я называл их друзьями, но на самом деле ни один из них не достоин отдельного упоминания. Это были льстецы, готовые пить за мой счет и пользоваться привилегиями, которые давало общение со мной. Впрочем, не буду врать, мне весело в таких компания.
По пьяни я купил у кого-то за бешеные деньги львиную шкуру и носил ее потом вместо плаща, потому что и по трезвости это показалось мне очень экстравагантным. Как сказал однажды Красавчик Клодий:
— Геркулес, епты.
Так вот, теперь у меня были львиная шкура и зверское похмелье, но не было энтузиазма. С этого-то и началась вся история.
Во-первых, теперь я запросто мог быть мертвецки пьян, выслушивая всякого рода просителей. Во-вторых, когда я не был пьян, меня мучило похмелье. Кутеж по ночам весьма плохо отражался на рабочем процессе утром. Я бродил, будто живой мертвец, и все мои душевные силы уходили на то, чтобы не перерезать глотку кому-нибудь, у кого, к несчастью, оказывался слишком громкий голос. За мной всегда носили чашу (я настоял, чтобы она была золотая), и я умывался благовонной водой, надеясь избавиться от тошноты и немного прийти в себя.
Через некоторое время я решил, что так не пойдет и стал спать до обеда. Тем более, что, когда я просыпался, половина проблем бывала уже решена безо всякого моего участия. Очень удобно.
Уразумев, что так бывает, я решил и в полдень никуда не спешить, собирал друзей, и мы неторопливо завтракали где-нибудь в живописном месте, наслаждаясь музыкой или выступлениями артистов.
Множество денег тратил я на организацию этих завтраков. Люди говорили мне столько хорошего, и мне хотелось угостить их получше, совершенно искренне.
Естественно, если у меня получалось помочь им, я это делал. И частенько конфискованное жилье или дома тех, кто бежал из города за Помпеем, доставались именно моим тогдашним друзьям. Я искренне желал помочь каждому, кто пытался мне понравиться, и одарил тогда как многих проходимцев, так и многих хороших, честных людей, нашедших в себе смелость обратиться ко мне напрямую.
Мой дом мне наскучил, и я оккупировал виллу Помпея в пригороде. Разумеется, я не собирался за нее платить, так как Помпей, на мой взгляд, был не жилец, а имущество его должно было перейти государству.
Так как в тот момент я и был государством, во всяком случае, его частью, то вовсе не собирался отказывать себе в улучшении жилищных условий. Прекрасный вид, замечательная планировка, художественная отделка — достоинства этого дома сложно было переоценить. В конце концов, Помпей тоже отгрохал его не на милостивые подаяния, а на государственные деньги.
И, конечно, мне было приятно ходить по дому такого великого человека. Разве не прекрасно, прикасаясь к стене или к столу, прикасаться к череде великих побед?
И грядущих поражений, конечно.
Мне нравилось таскать в дом Помпея потаскух и разбойников. Нравилось, так сказать, осквернять его жилище своим присутствием. Я даже чувствовал при этом что-то трогательно-магическое, будто я так помогаю Цезарю, деморализуя недвижимость противника, ха!
Очень скоро мои пирушки из множества маленьких переросли в одну бесконечную, и я перестал ясно помнить, как проходят мои дни.