Потом мы с Семпронией с восторгом смотрели выступления Кифериды, которая и здесь не забрасывала свои репетиции, и случался обед, плавно переходивший в ужин, а ночи мы с Киферидой проводили в море, где любили друг друга часами.
Пьяный, я часто беседовал с Дурачком Титом.
Я говорил ему:
— Надо тебе браться за голову, друг. Знаешь, не обязательно быть особенно умным, чтобы добиться всего в жизни. Ты вообще в курсе, кто я?
Дурачок Тит смотрел на меня большими темными глазами и повторял:
— Кто я, кто я, кто я, кто я.
Словно диковинная птичка.
— Зря дразнишься, — говорил я, приговаривая вино со специями. — Это тебе не на пользу.
— На пользу, — говорил Тит, словно пробуя слово на вкус, а потом пытался залезть пальцами мне в нос.
— Эй, иди на хер, — говорил я. — Меня сейчас стошнит.
В общем, хотя я считал Тита своим другом, он, пожалуй, склонялся к тому, что я нечто неодушевленное, и ему было интересно разве что тыкать пальцами мне в лицо.
— Друзья так не поступают, — говорил я.
Как-то Киферида заметила, что я неплохо общаюсь с Титом.
— Я бы не сказал, — ответил я. — Он пытается меня убить, как и моя дочь. Но ей я хотя бы отомщу однажды, выдав ее замуж.
— Наверное, малышка Антония скучает по тебе, — сказала Киферида.
— Какая из двух?
— Думаю, младшая.
У Кифериды не было детей, и она относилась к ним очень-очень нежно. Она никогда не брала их на руки, словно боялась уронить, и всегда им улыбалась, и голос ее менялся, становился более грудным, ласковым, будто сейчас она запоет колыбельную.
Но, в отличие от многих бездетных женщин, она не испытывала никакой зависти к матронам. Дети вызывали у нее только радость и восторг, и она любила наблюдать за ними. Однако, с Дурачком Титом не ладила даже Киферида. У него был интерес ко мне, и единственный этот интерес заключался в том, чтобы выколоть мне глаза.
Однажды, уже к концу нашего пребывания в Байях, Киферида подарила Титу маленького резинового динозаврика, очень яркого, фиолетово-зеленого, пищащего при нажиме. И этот подарок неожиданно его заинтересовал. Он даже сказал нечто осмысленное, что бывало с Титом не так уж часто. Он сказал:
— Ему нужен маленький домик.
Пару дней после этого я находил этого динозаврика в самых неожиданных местах. Однажды Тит положил его в жаркое из оленины.
— Он кушает? — спросила Тита Семпрония.
На что Тит ответил:
— Нет, он тут живет.
Вот так вот бывает, я тоже жил на вилле Помпея, и многим это казалось странным, так что динозаврика я вполне понимал.
Помню, Луций, одно чудесное утро. Я, пьяный больше обычного, оккупировал беговую дорожку, и, пока в глазах не начало двоиться, не слезал с нее. В итоге меня стошнило. Потом, разгоряченный, я упал в холодный бассейн и пошел ко дну.
Все стало синим. Надо мной была толща воды, и, хоть воздуха не хватало, мне было невероятно хорошо, в груди и в голове разлилась такая легкость. Я вдруг подумал: а ведь можно и не всплывать.
Нет, разумеется, лучше бы так не делать.
Просто есть и такой вариант. И, может, это не худший исход — умереть так: в наслаждении и любви, в ощущении своей неиссякаемой силы.
Синий мир надо мной вдруг стал ярче, засветился, а потом в него ворвалась Семпрония. Она наклонилась над водой и что-то кричала. Я с неохотой вынырнул.
Вода залилась в уши, и мне было уже не так хорошо и прекрасно, голову сжал обруч боли, из носа текло.
— А? — сказал я, пытаясь проморгаться. — Долбаная хлорка. Надо сказать этому рабу, пусть он добавляет…
Тут я увидел, что Семпрония плачет, ее всегда чуть покрасневшие, чуть припухшие веки выглядели теперь совсем воспаленными.
— Тит! — крикнула она. — Тит сейчас упадет!
— Что? Откуда упадет? Куда?
Я быстро вылез, быстро оделся, а Семпрония все это время причитала:
— Он забрался так высоко, так высоко! Как он забрался туда?
Я побежал за Семпронией, мне хотелось ее перегнать, но только она знала дорогу. На каменистом берегу стояла Киферида. Она прижала руки ко рту, глаза ее были широко раскрыты. От страха она полностью потеряла над собой контроль, и теперь я думаю, что если бы рассмотрел тогда ее лицо, то что-то понял бы о ней настоящей.
Тит стоял на высоком каменном островке в море, внизу торчали острые булыжники, а самого Тита едва было видно, он стоял в узкой темной нише и смотрел на нас оттуда. В руке у него был тот самый фиолетовый динозаврик — ярчайшее пятно на свете.
И как Тит туда поместился? Вот о чем я подумал первым делом. Уж очень узкая была расщелина.