Наконец, мы с ним спустились, я усадил его к себе на спину и поплыл к берегу. Пока динозаврик был у меня, Тит вел себя тихо.
Только один раз сказал:
— Он задыхается.
А я, мать твою, думаешь не задыхаюсь? Так я подумал, но сказал:
— У него хорошая дыхалка.
Когда мы оказались на берегу, я вернул игрушку Титу, а он кинулся на меня, наступил на ногу и стал колотить меня по рукам.
— Ну и не нужна мне твоя благодарность, — сказал я весело. — Мне нужна благодарность твоей мамаши.
Потом я глянул на Кифериду.
— Да и ее благодарность не нужна, — добавил я пристыженно. Киферида и Семпрония кинулись целовать Тита, а я наблюдал за этим с радостью и ощущением хорошо сделанной работы.
Семпрония рассыпалась в благодарностях и явно не знала, что делать: я был богат и обладал большой властью, и она ничем не могла мне отплатить.
Уже вечером Киферида сказала мне:
— Вот такого Антония народ полюбит. Не пьяницу, за которым носят золотые чаши с благовониями, и не проходимца, забравшегося в чужой дом. Антония можно полюбить за то, что он верный и смелый друг, который не бросит в беде.
Я сказал:
— Правда?
— Абсолютная.
Это был первый и последний совет, который Киферида мне дала. Кстати говоря, крайне полезный.
В последний вечер перед отъездом Тит, не разговаривавший со мной все это время, вдруг протянул мне динозаврика.
— Теперь он живет с тобой, — сказал Тит. Я так и не понял, дошло до Дурачка Тита, что я желал ему добра, или у него появилась новая прекрасная идея, куда поселить своего динозаврика — в неведомом городе Риме, где Тит вряд ли побывает.
В любом случае, Тит расстался с игрушкой без сожаления, а я привязался к ней почти так же сильно, как к своей львиной шкуре. Все таскал ее с собой, а когда кто-нибудь меня спрашивал, что это, собственно, за игрушка, я отвечал:
— Да так. Спас одного ребенка. Он мне и подарил.
А спустя некоторое время после возвращения в Рим, мне представился случай стать тем Антонием, про которого говорила Киферида.
Цезарь вызвал нас с Габинием в Македонию.
Помню, Габиний, прищурив свои длинные глаза, сказал мне:
— Зима — опасное время для такого рода путешествий. Мы можем больше потерять, чем найти. Нельзя двигаться по морю, хоть это и быстрее, нужно идти по суше кружным путем.
На его красных щеках появились уже совершенно алые звезды — признаки долгой внутренней болезни.
Да, подумал я, тебе лучше не рисковать. Ты теперь ранимый пухлячок, такой, каким бы не велел изобразить себя тогда на сирийских монетах.
— Нет, — сказал Габиний, видя мой скепсис. — Антоний, я вполне серьезен. Всякий, кто пускается в такое опасное путешествие, должен рассчитывать на гибель больше, чем на спасение.
Он предложил двигаться по суше, но это было слишком долго, а дела у Цезаря шли все хуже и хуже, ему нужно было подкрепление.
Я сказал Кифериде:
— Вот он я, тот Антоний, который верный друг и придет на помощь.
Я не собирался медлить, хотя оказалось, что флот у меня не слишком-то готов к решительным действиям, во всяком случае, все не так гладко, как я полагал.
Если нас уничтожит шторм, что ж, Цезарь не получит подкрепления, но если бы мы отправились кружным путем, Цезарь все равно не получил бы его вовремя.
В целом, тогда я был вполне готов погибнуть — путешествие намечалось опасное, да и Габиний настроил меня соответствующе.
Мне повезло не только разбить в море Либона, подосланного Помпеем остановить меня в гавани, но и захватить один из его кораблей.
Сам ветер был мне покорен, он остановил начатую за мной погоню и выбросил мои корабли вперед.
Однако здесь и случился главный кризис, который предсказал Габиний. Ненасытный, бурный ветер понес мои корабли к скалам, напоминающим ту, с которой я доставал Дурачка Тита, но много, много больше.
Осталось лишь молиться, потому как корабли, это известно, находятся в полной власти ветра, и человеческая воля не в силах ей противостоять.
Помню, я совсем потерял надежду, сильный ветер сопровождался дождем, хлеставшим меня по щекам. Корабль качало, и я едва держался на ногах. Мы неумолимо двигались к скалам, и я молил Нептуна даровать мне шанс быть выброшенным на берег и похороненным соответственно обычаям.
Чтобы справиться с нервозностью, я все мял в руках фиолетового динозаврика. Писка игрушки почти не было слышно за криками и шумом дождя. Я приложил ее к уху, и вдруг мне послышался голос Дурачка Тита:
— Он теперь будет жить здесь.