Я кивнул.
— Я, конечно, особенно не вникал.
— Как же ты пошел за ним?
— Ну, — сказал я. — Так вышло. Однако, я знаю его как человека умного. И он понимает, что происходит в Риме. Правда понимает. Он даст людям работу, дома и хлеб. Все, как ты любишь.
— А ты, Марк, смотрю, крайне осведомлен, — засмеялся ты.
— Еще бы. Информация из первых уст. Цезарь сделает всем хорошо, как я понимаю.
— А ты не хочешь сделать всем хорошо?
— Только самым красивым женщинам, — сказал я. — Начну с малого.
Я зевнул.
— Да и в любом случае, я мало что в этом понимаю. Хотя я хотел бы счастья всем. Я раздаю много подарков, подарки нравятся людям, и их легко делать.
Ты со мной согласился и тоже зевнул. Забавно, как люди заражаются друг от друга зевотой, да? По-моему, именно так я и сказал. И вдруг мы услышали, как хлопнула дверь. Ворвался Гай, он пронесся мимо нас стремительно, и мы засмеялись.
— Смотрите какой важный, да?
— Ух! Лютый!
Мы смеялись и смеялись, но что-то заставило нас смотреть ему вслед, не отрываясь. Думаю, мы оба увидели кровь на его руках. Просто не сразу это сообразили, и какое-то время еще смеялись, но образ уже засел в голове.
Потом мы переглянулись и кинулись за Гаем. Он стоял в триклинии, опустив руки в чашу для умывания. Гай держал их под водой так, словно они были отдельными от него существами, которых он хотел утопить.
— Гай! — крикнул ты. Гай отскочил от чаши, руки его были белыми и чистыми, и я на секунду испытал облегчение, но от резкого движения чаша опрокинулась, и нам под ноги полилась красно-розовая вода.
— Это чего? — спросил я.
— Ты с кем-то подрался? — спросил ты. — Гай, все нормально?
Но на нем не было ни единого синяка, ни ссадины, только длинная, тонкая царапина на шее.
— Да, — сказал Гай. — Подрался.
Взгляд у него был темный, почти черный.
— Из-за чего?
— Да один парень, с которым я выпил, плохо отозвался о Цезаре, — сказал Гай. Хотя, я знал, на Цезаря ему всегда было плевать. Он отправился воевать ради того, чтобы впечатлить ту девушку, Квинтилию (я видел ее лишь раз и мельком, она даже не показалась мне симпатичной), а сторону выбрал сообразно моим предпочтениям.
Я сделал шаг назад, чтобы розовая вода не достигла подошв моих белых кроссовок. А потом рванулся к Гаю прямо по ней.
— Ах ты сука, мерзавец, твою мать!
Я ударил его, он повалился на пол, я пнул его, и Гай стукнулся о чашу для умывания. Он не говорил ни слова. Ты пытался оттащить меня и спрашивал, что случилось, а я рявкнул:
— Он угандошил ту бабу! Ты посмотри на него! Он угандошил эту бабу, я тебе говорю!
— Да какую бабу?
— Квинтилию! Его Квинтилию!
Я все пинал его, а потом и вовсе бросился вниз, мы с Гаем возились в кровавой воде, помню, он пытался выдавить мне глаза, а я душил его.
Вдруг ты ударил меня по голове, довольно сильно, в глазах потемнело, и я выпустил шею Гая, свалился на него, потом откатился. Все было мокрым, моя белая с красной каймой тога стала грязно-розовой.
— Тварь ты, — сказал я. — Ты представляешь, что со мной будет?
— С тобой? — спросил ты, а Гай засмеялся.
— Ну да, — выдавил он из себя сквозь смех и кашель. — Именно с тобой!
— Ты вообще помнишь историю про Виргинию? Из-за одной девчонки подняли целое восстание! Твоя Квинтилия вполне может стать этой девчонкой!
— Ну да, ну да, — говорил Гай, хватая воздух.
— И девочку жалко, — сказал я. Ты стоял растерянный, разочарованный и во мне и в Гае. Я сказал:
— Ты, сука, завтра же отправляешься в Кампанию. Там сейчас расквартированы солдаты, поставлю тебя к ним. Не можешь делать ничего полезного, так хоть не мешайся. И чтобы в Риме я тебя больше не видел.
Как ты знаешь, я направил Гая именно туда, где солдаты потом устроили очень несвоевременный бунт.
— Твою мать, — сказал я. — Ну твою мать, Гай, как только можно было?
— Легко, — сказал он. — Это очень легко, она же слабая женщина.
И добавил сквозь зубы:
— А тебе, я смотрю, не очень страшно и не очень жалко.
И я подумал: да, не очень страшно и не очень жалко.
Следующим же утром я отправил его в Кампанию, с глаз моих долой.
На похоронах этой девочки, Квинтилии, я не был, но помню, как ее тело выставили для прощания. Она была совсем молодая, лет на десять моложе Гая. Спеленутая, она выглядела, как муха в коконе, жертва паука.
Убийцу так и не нашли, но, по счастью, отец Квинтилии оказался в своих поисках не очень принципиален.
А Гай есть Гай, сам знаешь.
Больше меня поразил я сам, подумавший вдруг не об этой маленькой мушке (лишь потом мне стало ее мучительно жалко, когда я увидел тело), не о безнравственности Гая, а о том, как все это отразится на моей политической состоятельности.