Но и в самом деле — вопрос был задан правильный, в самую точку. Почему же я не учился на своих ошибках? Меня ненавидели, я уехал на войну, и меня снова полюбили, приняли в городе, как героя, а я всего лишь остался собой, и вот я уже блюю на Форуме.
— Ты — печальное зрелище, — сказала Антония.
— Я — веселое зрелище, — ответил я.
— Но не для тех, кто тебя любит.
— А для тебя?
— А для меня — веселое.
Так вот, но ты прекрасно знаешь, к чему все идет, к Долабелле, из-за которого мы поссорились. Впрочем, с кем я только не поссорился из-за Долабеллы. В списке ты, Антония, Цезарь и сам народ.
На случай, если ты не помнишь из-за чего весь сыр-бор, Долабелла был прежде всего моим другом, а уж потом — твоим кумиром, народным трибуном того года. Помнишь ли ты эту бандитскую рожу?
Он был очень низкорослый, по сравнению со мной, так просто карлик, но удивительно: его это никак не портило, все в нем смотрелось на редкость пропорционально и правильно. Совсем еще молодой человек, на редкость глумливый, несдержанный и шумный. Это импонировало мне в нем с самого начала. У него было лицо обаятельного мерзавца, это усугублялось его привычкой зализывать волосы, набриолиненный, он выглядел совершенным подонком, и многим это нравилось. Улыбался он всегда широко и искренне, но хитрым был, словно Меркурий, и легко менял стороны, воюя всегда лишь за самого себя, и ни за кого другого.
Мне нравилась его молодая задорная наглость, думаю, чем-то он даже напомнил мне Куриона, еще совсем юного. Не знаю, чем именно, они не были похожи внешне (симпатичному, но нелепому Куриону далеко было до обаятельнейшего подонка Долабеллы), не были похожи по манере общения. Скорее, какая-то общая энергия, бунтарское желание натянуть весь мир, и жить по-своему — это было общим.
Кроме того, Долабелла был зятем Цицерона, и через него я пытался склонить Цицерона на свою сторону, когда он-таки вернулся в Рим, потому что со старой паскудой, как-никак, приходилось считаться.
Правда, у Долабеллы были не слишком хорошие отношения с Туллией, дочерью Цицерона, которой Долабелла без конца изменял, и я знал об этом очень хорошо, и, более того, стремился узнать побольше о его любовных похождениях, потому как эти сведения казались мне полезными, так, для будущего, возможно, благодаря им я мог бы выведать что-нибудь у Туллии.
Впрочем, они оказались бесполезными.
Нет, друг мой, вру, не совсем уж и бесполезными: я узнал всех оставшихся матрон Рима, к которым еще мог подкатить.
Все, что ни делается, все к лучшему.
Так вот, на самом деле к Долабелле я испытывал самые прекрасные чувства, он был человеком моего типа: простым, веселым разбойником. И пусть на него нельзя было положиться, я все равно привязался к нему очень сильно. В какой-то момент даже считал его своим лучшим другом, потому как мне нужен был кто-то, кто хотя бы немного заменит мне Куриона. Курион общался с ним когда-то куда больше меня, и я надеялся, что Долабелла что-то от него перенял.
Кроме того, у Долабеллы при всей мерзости его души (а, я тебе говорю, был он по натуре предатель и трус) было определенное желание помогать людям, снискать любовь и изменить этот непростой мир.
Насколько оно было искренним? Я скажу тебе так, мой друг, этот маленький подонок еще в совсем нежном возрасте был обвинен в убийстве и, думаю, небеспочвенно, определенно, он был дурным плодом.
Но, как ты знаешь, еще один дурной плод, Клодий Пульхр, был искренней всего мира в своих добрых намерениях. Поэтому я верю, что Долабелла стал не просто, как Милон, еще одним угодником черни, но и в самом деле интересовался трудностями простой жизни.
А, может, я просто хочу найти в нем то Клодия, то Куриона попеременно. Нет, все-таки мне хочется думать о том, что у Долабеллы были добрые намерения, несмотря на то, что я их все разрушил.
Он частенько захаживал ко мне в дом. Наглый, он держался везде так, словно ему принадлежали все дома, все улицы, все реки и озера. И когда он приходил ко мне, то приказывал моим рабам, словно это были его рабы. Что, кстати, очень не нравилось Эроту.
— Это плохой человек, — сказал мне как-то Эрот. — Не жди от него добра, господин.
— А я и не жду, — сказал я просто. — И помни, что он тебе не господин, и я тебе не господин. Ты свободный человек, Эрот.
На самом деле я ждал от Долабеллы добра, хотя и сам этого не осознавал. Я доверял ему, потому что я вообще слишком легко доверяюсь людям, хоть и стараюсь этого не делать.
Так вот, вообще-то общались мы хорошо. Оба любили покутить, и знали в этом толк, частенько вместе участвовали в попойках, оба любили простецкие приключения в Субуре и мечтали о хорошем или, по крайней мере, лучшем мире.