— А ты думал, мне все равно?!
Я опешил:
— Что?
— Ты думал, мне все равно? Ты думал, я слепая? Ты думал, я какая-то уродка, да? Я любила, тебя, Антоний, а ты трахал кого хотел! Я любила тебя, я родила тебе дочь!
Это было настолько непохоже на нее, что я и не знал, что сказать. Не так я представлял себе этот разговор.
— Больше всех на свете я любила тебя с самого детства, а ты плевать на меня хотел! Только в постели с тобой я была счастлива. А ты трахал меня, потому что нет дыры, в которую ты не захочешь присунуть!
— Чего? — спросил я. За наш короткий разговор я стал абсолютно трезв, клянусь тебе, один из немногих таких моментов, но вдруг мне показалось, что я мгновенно опьянел снова.
— Какой же ты идиот! Ты думал, можешь делать мне больно бесконечно?!
И вдруг она мне врезала еще раз, пощечина была такая звонкая, что, мне показалось, звук добрался до самой луны.
— А мне не больно, — сказала Антония. — Я свободна, а теперь и ты — отпусти меня. Я люблю Долабеллу.
И так как я ничего не мог сказать, она залепила мне вторую пощечину, с другой стороны.
А ничего не мог сказать я потому, что передо мной вдруг возникла совсем другая, незнакомая мне женщина. Она мало чем напоминала мою Антонию — даже лицо ее изменилось, исказилось эмоциями.
И я не понимал, что я могу предъявить этой совершенно незнакомой женщине. Почему я должен злиться на нее за измену, если эта женщина не имеет ко мне никакого отношения?
Почему она говорит, что я делал ей больно, если я вижу ее в первый раз?
Это живое, резкое, приятное лицо — оно не было лицом моей жены. Я не привык к нему и не знал его.
Поэтому я не злился на нее и не понимал, почему она злится на меня.
Зато я злился на Долабеллу, забравшего у меня эту маленькую яркую женщину.
И злился на себя за то, что я ее упустил.
Тогда я сказал:
— Понятно.
Развернулся и пошел к Долабелле в гости.
Я думал, кинусь на него с порога, но он сразу же завопил:
— Эй! Одумайся! Я народный трибун! Я неприкосновенен!
И мне вдруг снова вспомнилось, как Клодий бросился на меня, и как мы подрались. Я уже как-то раз нарушил святую неприкосновенность народных трибунов.
Но сейчас слова Долабеллы заставили меня одуматься. Он не был Клодием, как бы я этого ни желал. И стоило мне ударить его, как я оказался бы как минимум в пожизненном изгнании. Я прорычал:
— Ты трахал мою жену!
В точности так же, как Клодий когда-то. Разве что, я его жену начал трахать только недавно.
Долабелла отступил, пропуская меня в дом. На его лице играла скользкая наглая ухмылочка. Он знал, что я для него не опасен.
О нет, дружок, думал я. Я так опасен для тебя, ты себе и не представляешь.
Я сказал:
— Какого хрена?
Долабелла пожал плечами.
— А какого хрена ты трахаешь чужих жен? Просто нравится.
Он смотрел мне в глаза и смеялся надо мной. Я глядел на него сверху вниз и думал, что могу свернуть ему шею легко и просто. Этот низкорослый маленький утырок трахал мою жену.
Потому что я был для нее плохим мужем.
Ну да. Разве это не справедливо?
Я сказал:
— Долабелла, всему конец.
И ушел, потому что говорить больше было не о чем.
Дома меня ждала Антония. Я сказал:
— Я даю тебе развод, ты свободна. Пусть дочь остается с тобой, я плохой отец и плохой человек.
И она сказала:
— Спасибо, Антоний.
В ту ночь я спал в холодной постели, а утром Антония ушла, пока я еще не проснулся.
Стоит ли говорить тебе, что Долабелла так на ней и не женился? Впрочем, Антония никогда не жалела о разводе со мной. Во всяком случае, я так думаю.
Зачем жалеть о человеке, который и не подозревал, как больно делал тебе каждый день?
Через пару дней Долабелла заявился ко мне, как ни в чем не бывало.
— Антоний, мне нужна помощь, чтобы сладить с Требеллием, — сказал он. — У меня есть люди, но их недостаточно.
Я сказал:
— А, ты из тех, кому кажется, что дела — отдельно, а личная жизнь — отдельно.
И выгнал его. Напряжение на улицах тем временем росло, начались беспорядки, сторонники Требеллия и сторонники Долабеллы схватились за оружие.
Мне требовалось сделать что-то, и я, не собираясь нянчиться ни с одним, ни с другим ввел войска. Впрочем, я шепнул кому надо о том, что Требеллия не стоит прессовать слишком уж сильно, а все силы нужно бросить на подавление Долабеллы.
Теперь ночи со мной проводила Фульвия, хотя я любил ее так сильно, мне было тоскливо без Антонии и странно оттого, что в нашей постели спит другая.