К рассвету я был неожиданно свеж и готов к новому этап переговоров.
— Как ты думаешь, брат, что мне им сказать?
Гай слабо улыбнулся.
— Скажи им правду. Даже если ничего не получится, это будет хорошее начало диалога.
— Я так обычно диалоги не начинаю.
— Так попробуй, если ситуация отчаянная.
И я обнял его, и почувствовал, что не так в моей жизни все и плохо. Когда миришься с кем-то, душа так легчает и радуется.
Стоило мне выйти из палатки, как в меня врезался гонец.
— Эй! — крикнул я. — Поосторожнее можно?
— Марк Антоний, господин! Твое присутствие необходимо! В городе столкновения!
— В городе всегда какие-нибудь столкновения! Как же дядюшка Луций Цезарь, я оставил его за старшего.
— Требуется твое немедленное присутствие! Сенат принял закон о чрезвычайном положении, ты должен подавить бунт.
Звучало не очень радостно. И я, побросав свои дела в Кампании, метнулся домой, в Рим. Но стоило мне только вернуться, как Долабелла занял Форум вместе со своими вооруженными до зубов додиками, одним из которых был ты.
Помнишь этот день? Пасмурный, серый, очень контрастный — все черное выделялось, а остальное терялось в белой дымке.
Долабелла, оберегая Форум от нападок людей Требеллия, собирался принять все свои утопические, прекрасные законопроекты. Всю ночь вы ждали нападения, но было тихо. А на рассвете, когда Долабелла собрался было начать чтения, я, знающий все о том, как выбрать нужный момент, ворвался на Форум во главе внушительной кавалерии.
— Без жалости, ребята! — кричал я. — Не трогать трибуна, но в остальном — без жалости! Убейте всех! Убейте само его дело! Убейте мятеж!
Помнишь это? Ты помнишь, я уверен. Помнишь ты и мостовые, красные от крови, и то, как яростно я рубил и резал. Я, уставший от проблем, воспринимал это как отдых. И, наконец, я мог отомстить Долабелле, выпустив кишки его дружкам.
В тот день мы положили столько народу. Я не считал, скольких убил я, зато получил колоссальное удовольствие от самого процесса. Все у меня перед глазами было красным до того, как я занес меч над тобой.
Ты смотрел на меня упрямо, оружие было выбито у тебя из рук (не исключено, что мной).
— Твою мать, Луций! — зарычал я. Я спрыгнул с коня, поскользнулся на крови и повалился назад, а ты машинально поймал меня за руку.
— Ты что делаешь? — спросил ты.
А я не знал. Я мстил Долабелле за то, что он спал с моей женой. Идеи его мне вполне нравились. Мы с тобой смотрели друг на друга, все вокруг стихло, слышались лишь стоны раненных и хлюпала кровь.
Какими алыми были камни, правда? Какой удивительный цвет на этом белом, пасмурном утре. Красным был и мой плащ.
Солдаты схватили Долабеллу и его ближайших союзников, а я сказал тебе:
— Вали отсюда, понял? Я тебя здесь не видел.
А ты ударил меня, Луций. И я, пьяный от крови и вне себя от ярости, пинками погнал тебя с Форума.
— Идиот! — говорил я. — Ты мог погибнуть!
Выживших сторонников Долабеллы, из тех, кто был посерьезнее, скинули с Тарпейской скалы, а ты в это время сидел дома. Но могло выйти и по-другому, правда? Ты мог умереть там гораздо раньше, умереть в самом начале резни. И это мучило меня еще долго.
Потом я пошел к Долабелле.
Я сказал:
— Молодец, Долабелла. Отличная работа.
На что Долабелла с улыбкой ответил.
— Я трибун.
— А кто тебе сказал, что я собираюсь тебя убить?
После этого я сжал город в тисках военных патрулей. И, когда вернулся Цезарь, Рим представлял из себя жалкое зрелище. Перед возвращением Цезарь посетил бунтовщиков Кампании и легко и просто, своим удивительным волшебством, околдовал их, они стали ласковые и послушные, как телята. В Рим он прибыл уже весьма недовольный мною. Я попытался объяснить Цезарю, что Долабелла затевал мятеж, Требеллий говорил о своих любимых экономических аспектах, но Цезарь и слушать ничего не хотел.
Он вывел Долабеллу к народу и сказал:
— Вот человек, защищавший ваши интересы и не побоявшийся ничего. Истинная смелость многого стоит. Проблема долгов будет решена, но не таким радикальным путем. В силу юности этот человек допустил ошибку, однако он руководствовался своими представлениями о том, что правильно. И заслуживает прощения. Не заслуживает прощения та жестокость, с которой Антоний подавил этот мятеж молодых и смелых, словно сам не был когда-то таким.
Это Цезарь намекал на мою юность, проведенную в компании Красавчика Клодия и его Радикальных Ребят.
Я стоял красный и злой, скрежетал зубами.
Цезарь проявил к Долабелле милость, а со мной даже не поговорил толком, только бросил мне: