— Не всякий, кто хорош на войне, демонстрирует эти качества в мирной жизни.
Не стану спорить.
И тогда спорить я тоже не стал, потому что был вне себя от стыда.
Что касается Фульвии, знаешь, что она сказала?
— Ну теперь-то мы можем пожениться, Антоний?
А что касается Долабеллы, то повторю свои слова, сказанные Цезарю, когда Цезарь собирался назначить Долабеллу консулом на пару со мной.
Я сказал:
— Охуеть, я в полном восторге. Опиздинительная перспектива что-либо делать на пару с этой карликовой хуйней делает меня невероятно счастливым. Я сделаю так, как ты скажешь и то, что ты скажешь, но не уверен, что смогу сдержаться и не оторвать ему хер во время важных общественных работ.
Цезарь тогда вышел из курии и заседание сената было сорвано. Правда, потом, уже наедине со мной, Цезарь очень над этим случаем смеялся. Настоящая дерзость всегда его радовала.
Наверное, ты злишься на меня. Да, я помирился с Гаем и тут же поссорился с тобой. Как Солнце и Луна сменяют друг друга на небе, так и я всегда могу быть в мире лишь с одним из братьев, правда?
Кстати, будь здоров.
Твой брат, Марк Антоний.
После написанного: мне так жаль.
Послание четырнадцатое: Раны
Марк Антоний брату своему, Луцию, дабы в очередной раз говорить о себе и только о себе.
Здравствуй, братец! Никогда не могу удержаться от соблазна написать тебе что-нибудь, будто живому. И сейчас спрошу: как ты? И выражу надежду, что ты здоров. И хотя я знаю, что это неправда, мне становится легче, когда я думаю о тебе так.
Я пытаюсь разобраться, что я за человек. Моя детка проявляет к этой затее изрядную долю скепсиса. Она вовсе не верит, что кто-либо может с достаточной точностью ответить на этот вопрос.
Он сложный, признаю, но я вовсе не считаю, что решение найти невозможно. Однако согласен: поиск ответа сопряжен с некоторыми трудностями.
Проиллюстрирую тебе одним примером. Когда я был в гостях у моей детки в самый первый раз, мы отправились на охоту. Я умирал от любопытства, мне хотелось поглядеть, как загоняют гиппопотамов и крокодилов.
Было жарко, и после знатного зрелища мы лежали на берегу Нила, тогда моя детка, чтобы развлечь меня, разморенного солнцем и вином, предложила некоторый разговор. Она спросила меня, каким человеком я себя считаю. Я перечислил ей несколько характеристик, которые полагал весьма примечательными и мне присущими. Среди них проскользнуло и слово "нежный" или "ласковый", я уже не помню.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
Я сказал, что говорю о своем отношении к женщинам. Моя детка вскинула брови и с улыбкой продемонстрировала мне синяки на своих запястьях.
— Свидетельства нашей ночи, — сказала моя детка.
Потом она бесстыдно приподняла подол платья, чем изрядно возбудила меня, и показала синяки на бедрах. Последовал час любви, а после него моя детка вернулась к начатой теме.
— Видишь, — сказала она. — Представления человека о себе часто бывают неверными. Ты стремишься быть нежным, но плохо контролируешь силу и слишком порывист. Выдаешь желаемое за действительное. Я могла бы опровергнуть все черты характера, которые ты приписал самому себе, Антоний, хотя я знаю тебя не так долго.
— Но почему? — спросил я, требуя себе вина и подставляя лицо нагоняемому слугами с опахалами воздуху.
— Наши представления о себе связаны с нашими желаниями и страхами, — сказала моя детка. — Но, в сущности, мы мало знаем о том, что мы за люди. Нам известно, чего мы боимся, и чего желаем, на этом все. Но мы не знакомы с сутью.
— Тогда ты, например, можешь сказать, что я за человек?
— Нет, я могу лишь подтвердить или опровергнуть что-либо. Но ты, как и всякий живущий, слишком изменчив и текуч. Постоянны лишь мертвые. Я могу сказать, у меня было достаточно времени, чтобы подумать над этим, что за человек мой отец. Нет, сказать — не то слово. Предположить. Не с точностью, но с некоторой уверенностью в том, что я уже не ошибусь. Впрочем, всегда могут открыться новые факты. Ты знаешь, что за человек был Цезарь?
О, она знала его прекрасно, и всю жизнь носила на себе отпечаток Цезаря. Сын — не все, что осталось ей от Цезаря, вся моя детка была пропитана им.
Она посмотрела на меня волшебными темными глазами, ее лицо безо всякого выражения, лицо богини с настенной росписи, вдруг озарила легкая, едва уловимая улыбка.
— Что за человек был Цезарь? — повторила она. — Прошу, удовлетвори мое любопытство, Антоний.
— Ты знаешь его, — ответил я растерянно. Она протянула руку и погладила меня по щеке.