Сама моя жизнь вертится вокруг стола и ложа, однако вино почти исключено из уравнения. Вместо того, чтобы напиваться, я много тренируюсь и много сплю. Не скажу, что эта жизнь мне подходит, однако должны быть и такие периоды. Благодаря им мы больше ценим приключения и радости службы. Не могу написать много, слишком не терпится отправить тебе письмо и получить ответ. В следующий раз напишу куда больше и скучнее.
Твой друг,
Марк Антоний."
Вот так вот, брат мой, Луций. Вернувшись в столицу после африканской компании, Цезарь не нашел для меня достаточно времени, чтобы поговорить лично, у него было весьма много мороки с грандиозными триумфами (разумеется, не по поводу победы над римлянами, нет, выходило, что Цезарь воевал против всех других, но не против римлян), а вскоре он выехал в Испанию, тоже без меня.
Я было расстроился, подумал, что вновь оказался в немилости, однако Цезарь продолжал со мной активную дружескую переписку. Меня не оставляло ощущение, что Цезарь наблюдает за мной, что на самом деле он рядом и смотрит за каждым моим шагом. Может, ждет чего-то, а, может, просто хочет меня изучить.
Но правда была и в том, что я просто скучал по нему. Многие говорят, что я стоял за неудачным покушением на Цезаря, я, обиженный и оскорбленный, попавший в немилость. Это неправда, и я клянусь в этом всеми богами, имена которых знаю, и теми, что пребывают под пологом неизвестности. Уверяю тебя, я искренне любил Цезаря даже тогда, когда он был во мне разочарован. А возможно тогда я любил его особенно.
Может, Цезарь пытался выяснить степень моей причастности к тому случаю, однако я так не думаю. Больше я склоняюсь к мысли о том, что он с самого начала знал о моей непричастности, потому что в этой жизни он знал почти все, а меня, натуру не слишком сложную, и вовсе читал как открытую книгу.
Так вот, что бы ни желал выяснить обо мне Цезарь, он выяснил это к концу испанской компании, потому как последнее его письмо было таково:
"Марк Антоний, дорогой друг, я хотел бы, чтобы ты выехал мне навстречу заранее. С нетерпением жду шанса рассказать тебе, наконец, обо всем, что творилось в Испании, это была интересная и яркая кампания. Кроме того, мне хотелось бы, чтобы ты присоединился ко мне во время моего проезда по Италии. Я хочу, чтобы ты сидел в колеснице рядом со мной в знак многих твоих побед и моей признательности тебе.
Твой друг,
Гай Юлий Цезарь."
Кстати говоря, Октавиан тоже сидел в той колеснице, позади нас. Знал ли Цезарь уже тогда, кому он оставит свое имя и дело? Думаю, да.
Но не суть, главное, что я немедленно выдвинулся Цезарю навстречу. С этим связан один забавный случай. Стоило только выехать, как прошел слух о смерти Цезаря, и о том, что мы мчимся прямиком к гибели от руки Секста Помпея.
Разумеется, меньше всего на свете я хотел вот так вот встретиться с Секстом Помпеем, виллу которого я так безбожно эксплуатировал. Со мной у него, пожалуй, были особые счеты. Будучи неподготовленными дать отпор врагу, мы, сторонники Цезаря, повернули обратно. Уже вблизи Рима нас застала новая весть — слухи о приближении Секста Помпея неверны, Цезарь жив и ожидает нас. Однако, перед тем, как двинуться обратно, я решил заскочить домой.
Раз уж я поклялся пережить Фульвию, мне захотелось узнать, будет ли она горевать о великолепном Марке Антонии так же сильно, как о его друзьях. Переодевшись в раба и закрывши голову капюшоном, я подговорил привратника подыграть мне и сказать Фульвии, что ей пришло письмо от ее любимого и великолепного мужа (не употребляя эти эпитеты, конечно, а то все сразу стало бы ясным, как день).
Было темно, и Фульвия вышла, закутавшись в платок, она выхватила у меня письмо, даже не взглянув в мою сторону (Фульвия никогда не удостаивала рабов вниманием, на то и был расчет).
В письме, разумеется, были заверения в моей искренней любви и сообщение о тяжелом ранении, которое я получил, и, если Фульвия читает это письмо, значит все закончилось для меня неблагополучно.
Я стоял, в надежде увидеть то, что хотят увидеть все дети на свете: как родные будут скорбеть о них и лить горькие слезы.
Моя детская мечта исполнилась вполне, и я не разочаровался, даже наоборот, испугался столь бурной реакции. Хотя, по правде говоря, ее стоило ожидать.