И если незнакомый мужик оказался римским триумвиром, то почему бы этому триумвиру не использовать шанс познакомиться с поданным дружественного государства?
Моя детка сначала смотрела на все это скептически, но вскоре, наоборот, приучилась спрашивать этих представителей народа о том, как живется им, и каковы их проблемы. Думаю, это плюс. А ты как думаешь?
В любом случае, александрийцы любили меня. Они говорили, что в Риме я ношу трагическую маску, с ними же — комическую. Они считали меня ленивым, неотесанным, наивным Геркулесом из комедий Аристофана, тогда же как моя римская слава, слава жестокого, беспутного и кровожадного человека, мало их касалась.
Такое положение дел меня более чем устраивало. В конце концов, я ведь хотел избавиться от того себя, который был в Риме и наделал все эти глупости. От этого человека я и бежал.
Что же в это время происходило с тобой? Ты проигрывал. А моя жена Фульвия позорила себя и меня.
Для того, чтобы я обрисовал тебе полную картину происходившего в Александрии, происходившего, пока ты боролся за дело этой твоей жизни, необходимо нам вспомнить и о письмах, твоих и Фульвии, которые я получал.
Ну что ж, как говорится, начнем с Юпитера.
Я их читал. Да, читал. И даже, как ты помнишь, отвечал. Были среди них письма скучные, почти успокаивающие своей деловитостью и унылостью, но были и те, которые разорвали мне сердце.
Ты писал:
"Марк!
Разве не понимаешь ты, что я следую твоим интересам? Разве не понимаешь ты, что Октавиан творит беззаконие, а я, твой брат, пытаюсь этому помешать. Неужто не осталось в тебе ничего такого, что взывало бы сейчас к справедливости? Послушай меня, собери армию и помоги мне, так ты сыщешь себе вечную славу, о которой ты, может быть, мечтаешь больше, чем о людском благе.
Здесь твое будущее, Марк, в Риме, и ты должен помочь мне. Мы с тобой построим то, чего хотел Цезарь!
Но помоги мне. Я в этом нуждаюсь.
Твой брат, Луций Антоний.
После написанного: ну как же так, Марк?"
Теперь мне больно вспоминать это письмо, оно полно детского разочарования.
Всю жизнь я приходил к тебе на помощь, когда ты нуждался в этом. А теперь ты, трахая мою жену и претендуя решение моей собственной политической судьбы, просил у меня поддержки.
— А не пошел бы ты нахер? — сказал я, читая это твое письмо.
Только теперь я понимаю, насколько детским оно было, насколько полным отчаяния и удивления. Ты был уверен, что я немедленно поспешу к тебе на помощь, словно мы все еще оставались детьми.
Ты был уверен, что большой брат придет и поможет просто потому, что ты этого сильно хочешь.
Ну как же так, Марк?
А ты предатель. И я предатель.
Я прочел это письмо и отправился на пир, где царица Египта обещала мне выпить вина на десять миллионов сестерциев. И получил от ее шутки удовольствие.
А ты, наверное, в это время отчаянно сражался с моим врагом, уверенный, что я отправлюсь к тебе, что я просто не могу не появиться.
Фульвия была куда жестче. Она писала:
"Ты, мудак, я тебя ненавижу, прохлаждаешься с этой египетской блядью вместо того, чтобы помочь собственному брату! Да как у тебя хватает совести! Мы из кожи вон лезем ради тебя, а ты!
Ты, ты, ты!
Все время ты! Будь проклята я, вышедшая за тебя замуж и родившая тебе детей!"
На что я ответил ей в том же тоне:
"Ты, тупая сука, я откручу твою башку!
Нет, родная, лучше я буду долго колотить твою башку об стол, чтоб ты знала свое место, а потом, да, потом я ее тебе откручу, потому что тебя бесполезно чему-либо учить.
Надеюсь, ты наслаждаешься хером моего братца так же сильно, как я наслаждаюсь дыркой египетской царицы.
Удачи с войнушкой, тварь!".
Следует ли говорить тебе, что ответ Фульвии был еще жестче моего, а мой последующий — жестче ее предыдущего, и так мы дошли до проклятий друг другу, которых это письмо уже не сможет вынести.
В любом случае, вот такие вот письма я встречал посреди своих удовольствий и радостей, вот такие вот вещи творились у меня в душе, я испытывал дикую злость и одновременно жалость. Жалость злила меня еще больше, а злость заставляла ощущать себя виноватым и жалеть вас.
Моя детка видела, как я мучаюсь, но не лезла не в свое дело.
Скажу честно, я знал, что Октавиан тебя не тронет, ни тебя, ни Фульвию, так-то.
Знал, что Октавиан не решится в такой ситуации обострять наши с ним отношения и пощадит вас, когда вы проиграете. А я хотел, чтобы вы проиграли. Я хотел не смерти твоей, но проучить тебя. Пусть бы ты узнал, чего стоит твоя справедливость, и что ее не добиться. И пусть бы Фульвия узнала, каково это — проиграть, как проигрывают мужчины, проиграть войну, раз уж ей так не терпелось влезть в мужские дела.