Разумеется, она была в курсе всех грязных слухов о нас и нашем блуде в Александрии, однако же не показывала этого и держалась подчеркнуто вежливо. Тем более, что царица составила для нее крайне впечатляющую культурную программу.
Я уж думал: пронесло! Может, вообще разговор ни о чем таком никогда не зайдет?
И в то же время, не представляешь, какая это мука. Мне хотелось, чтобы она уже обвинила меня во всем на свете, чтобы уже отругала за тебя, и за меня, и за все, что происходит с моей жизнью.
Но этого просто не происходило, и со временем я втянулся в свой привычный ритм жизни: пил, гулял, спал до полудня, и снова пил, и снова гулял, и делил все это с моей деткой. Мама же, по завершении основных экскурсий, жила уединенно и тихо, как мышка.
Как она и сказала:
— Можешь представить, что меня здесь нет.
Я и представил. И снова началось.
А как-то раз с сильного похмелья я решил зайти к матери, даже и не знаю, почему. Наверное, мне надоело ждать и хотелось услышать все ее невысказанные обиды и жалобы.
Мать есть мать, ты знаешь, какова она, знаешь, как умеет пристыдить.
В любом случае, я оставил мою детку спящей. Как ты помнишь, она спала очень мало, и, вдруг заметив, что она только вернулась, проснувшись от того, как она улеглась в моих объятиях, я пожалел ее и не стал будить.
Так вот, по самой жаре полудня, бьющей в голову и заставляющей сердце биться так отчаянно, я пошел домой к маме.
Для нее день длился уже очень долго.
Хотя говорят, что в старости время течет быстрее. Наверное, боги сделали это, чтобы нам не так скучно было не трахаться, не воевать и не пить. А чем еще занять день прежде, чем он пройдет?
Впрочем, чем его обычно занимают женщины? Я не знаю. Приличные женщины, вот, шерсть прядут. А Фульвия, например, воюет.
Что же делала наша мама, как ты думаешь?
Она сидела у окна и под ярким светом чужеземного солнца листала альбом с нашими рисунками. Как трогательно и грустно, будто бы так и задумано, но разве могла она знать, что я приду к ней вот так внезапно? И разве хватило бы у нее терпения день за днем пересматривать эти наши дурацкие рисунки.
Помнишь набор цветных карандашей в жестяной коробке, который подарил нам отец? И мы рисовали целыми днями, вдруг забыв о самоубийственных мальчишеских забавах, которые обычно занимали наши дни. Мама была счастлива: трое ее милых мальчиков, наконец, играют во что-то не слишком травмоопасное и не пытаются себя убить. Правда, счастье ее длилось недолго, однажды ты проткнул Гаю руку карандашом, и один из рисунков оказался заляпан кровью.
Вот так. Нам быстро надоело бездельничать дома, но за три дня мы успели нарисовать целый толстый альбом всякого-разного.
И вот мама взяла его с собой. Для чего? Зачем? Чтобы меня обрадовать? Или чтобы устыдить?
А, может, мир и не вращается вокруг меня, и мама просто стара и печальна, и ей нравятся рисунки ее маленьких сыновей. Ей вообще очень нравились ее сыновья, пока они были маленькими.
Золотой свет лился в комнату, в его сиянии путешествовали пылинки, они медленно парили, спускаясь на пол, и на полу исчезали, будто их никогда и не было.
Все эти пылинки, несовершенства в свету, они ведь прекрасны? И разве не лучшая это метафора для человеческой жизни?
— Мама, — сказал я хрипло, от звука собственного голоса голова заболела еще сильнее. — Привет.
— Здравствуй, мой дорогой. Раб меня не предупредил.
— Да, — сказал я. — Я сказал ему не предупреждать тебя. Хотел устроить сюрприз. Получилось?
— А я, — сказала она рассеянно. — Как-то все равно знала, что ты придешь.
— А, — сказал я и замолчал. О, как не люблю я тягостное молчание, как часто говорю, что угодно, лишь бы его прервать, а тут вдруг язык словно свинцом налился. Ко всему прочему, я почувствовал, что меня тошнит.
И зачем наша мать родила такую пагубу?
Я прислонил голову к стене, к прохладной, приятной стене, и вздохнул.
— Сегодня ночью у Клеопатры был приступ ее болезни. Она не могла дышать. Это так страшно.
— У твоего прадедушки по моей линии была подобная болезнь.
Тошнота чуть-чуть отступила, и я сделал шаг к маме.
Она сказала:
— Вы были такими непоседами. Я была счастлива, когда вы хоть ненадолго увлекались чем-то безопасным. Сколько ссадин, царапин, синяков, вывихов! Ты уже их и не помнишь. Мальчики, конечно, сложнее девочек, не сидят на месте.
— Да, — сказал я. — Это точно. Антилл тоже везде лазает. Ему нравится. Хотя относительно нас, он весьма домашний ребенок.
— Он так вырос. Дети вообще быстро растут. А как я боялась потерять вас! Как боялась, что вы себя погубите. Я знала, что пройдет время, и вы все отправитесь на войну. Мальчики, они уходят. А там их, бывает, убивают. Я любила вас, но должна была отдать этому жестокому миру.