Мама засмеялась, но потом добавила серьезно:
— А еще ты полностью мне доверял. Во всем. Мне прежде никогда никто полностью не доверял. И вот, мой первенец, и я держу его на руках, и он так любит меня, и я для него самый главный человек на свете. Я никогда еще не была ни для кого самым главным человеком на свете.
Если вдуматься, бедная наша мама, да? Я молчал. Просто не знал, что сказать, и боролся с тошнотой, снова подкатившей к горлу. Что за жалкое я существо, думалось мне, что за мерзкий зверь?
И зачем только наша мать родила такую пагубу?
— А потом ты спрашивал меня, почему небо синее, что делается с вещами, когда ты их не видишь, откуда берутся звезды, спрашивал и верил каждому моему слову. А я так много не знала. Но ты так нуждался во мне.
Я вдруг услышал не то шум моря, не то ток крови в собственной голове. И подумал: хорошо бы умереть вот так, когда из окна струится такой свет, и когда мама рядом. Это была детская мысль, несерьезная, но вот она случилась.
Мама сказала:
— А теперь ты такой взрослый. Во всем, но не в самом главном.
Она посмотрела на меня и сказала:
— Ты мне все еще веришь, Марк?
— Да, — ответил я. — Я люблю тебя, и я тебе верю.
— Будь добрым к другим, пожалуйста. А если и не добрым, то хотя бы не будь жесток.
Я сел на пол, и мама погладила меня по голове. Я взглянул в зеркало, что было рядом, и вдруг увидел первые седые волосы в своих кудрях. Я не замечал их прежде.
Мне сорок три, подумал я, не три, сорок три.
Ну да ладно, все остальное я буду писать уже завтра. Вот так мы поговорили, а ты об этом никогда не узнал. Будь все нормально, я бы непременно тебе рассказал.
Наша мать — очень хорошая женщина. Она беспомощна и беззуба в этом ужасном мире, но как же она нежна и добра. И почему у нее народилось столько беспокойных Антониев, можешь мне сказать?
Твой брат, и более никак на этот раз не подпишусь, ведь зачем? Это письмо не попадет в чужие руки, не попадет оно и к тому, кому оно адресовано.
После написанного: нет, ну напомни мне, зачем произвела она на свет такую пагубу?
Послание двадцать третье: Блики на солнце
Марк Антоний брату своему, Луцию, которого он уже достал.
Почему я все время это пишу, кому хочу отправить письмо и куда? Глупости, просто рука привыкла и находит в этом свое успокоение.
Вот мы и подошли к ответственнейшей части, в которой мы с тобой так и не встретились. Как все глупо получилось, правда?
Сегодня послал Антилла к Октавиану. Не потому, что малыш Антилл может чего-нибудь там достигнуть, никаких условий, никаких переговоров, стратегия Октавиана мне более или менее понятна.
Однако, у меня есть надежда, что Октавиан оставит Антилла у себя и пощадит. Такая надежда, вот. Она глупая? Должно быть. Но Антилл — моя плоть и кровь, и я так стремлюсь спасти его, пусть и ценой собственного бесчестья.
А он говорит, что уже взрослый. Я ведь сам ему внушил эту глупость, объявив его совершеннолетним. Безусловно, по возрасту ему вполне полагается тога, но разве же внутри он взрослый?
Ребенок ребенком, и пусть бы Октавиан пощадил моего смелого мальчика, а больше мне не надо никаких условий.
За Юла я спокоен. Октавия его не оставит, я знаю ее, и я благодарен ей за то, какова она есть. Прекрасная, добрая женщина, хорошая мать для моих детей. Остается лишь молиться Юноне о том, чтобы Гелиос, Селена и Филадельф тоже попали к ней. Звучит весьма самонадеянно, но, думаю, она еще любит меня и позаботится о моих детях.
Он хорошая женщина, правда. Этого у нее никто не отнимет. Теперь я вспоминаю о ней с любовью и благодарностью, и теперь я думаю, что мне хотелось бы увидеть ее. Увидеть еще раз, как искрится на солнце ее взгляд, увидеть улыбку, увидеть удивление на ее лице и радость.
Октавия — хорошая римская жена, одна из лучших жен в истории Рима, жаль только, что ей достался вот такой вот нелепый муж.
Теперь я много думаю о ней, о том, что никогда не ценил ее так, как следовало, а теперь она — моя единственная надежда на спасение, не через себя самого, но через моих детей.
Смогут ли Гелиос и Селена полюбить ее? Филадельф сможет. Он податливый, добрый мальчик, к тому же, он меньше, ему всего шесть лет, в этом возрасте горе забывается быстро, и ему на смену приходит радость.
Селена будет скучать по мне больше всех, это я знаю тоже. Моя маленькая убийца, думал ли я, что дочка будет схожа на меня сердцем более сыновей.
Говорят, женщины любят своих детей одинаково. Не знаю, наверное, это так. Моя детка, во всяком случае, это подтвердила.