— Я так сказал?
— Ты так сказал, что моя мама — сука.
Антилл крепко обнял меня, и я прижал его к себе.
— Теперь мама будет меня ненавидеть.
— Глупости, — сказал я. — Мы с мамой всегда будем тебя любить. Мы просто поссорились немножко, но мы очень тебя любим. И всегда будем, мой хороший. Чего у нас с мамой происходит, это между нами. А ты навсегда наше сокровище. И через тебя мы друг друга любим.
— Правда? — спросил Антилл. — Папа, но ты другое говорил.
— Я был пьяный, а сейчас я трезвый.
Антилл утер слезы о мой плащ и сказал:
— Значит, мама хорошая?
— Хорошая.
— И ты хороший?
— И я хороший. Все хорошие.
— Тогда почему ты так ругался на маму?
— Потому что мама сделала то, что мне не нравится. И вот я злился на нее. Но это не значит, что мама плохая. Мама просто мама. Вот так.
И Антилл после этого, кажется, повеселел. Что касается моей мамы, то она плохо переносила морские поездки. Я только раз зашел к ней сказать, что теперь она может остаться в Риме, однако мама не особенно хотела со мной беседовать.
Я сказал, что постараюсь сделать что-то и для Луция, однако мама ответила холодно.
— Насколько я понимаю, с Луцием все в порядке.
— Можно сказать и так, — сказал я. — К нему Октавиан был еще милосерднее, чем к Фульвии.
Вот так поговорили.
А с Фульвией мы встретились в Афинах. Антилл бросился к ней, и она обняла его, зацеловала, нагладила.
— Мамочка! — говорил он. — Мне столько всего нужно тебе рассказать!
— Знаю, малыш, знаю, — сказала Фульвия, прижавшись губами к его виску. — Мы с тобой поговорим.
Потом она выпрямилась. Не знаю, сложно сказать, по-моему, она не выглядела больной. Просто очень-очень печальной. Разве что, волосы казались тусклыми.
Мы стояли друг перед другом, я, с которого не сошли еще благовония Египта, и она, пахнущая не по-женски, непривычно — войной. Во всяком случае, так мне казалось.
Фульвия прижала руку ко рту, я велел рабыне Фульвии увести Антилла и поиграть с ним.
— Где дети? — спросил я. — Где Юл?
— Они с сестрой Октавиана, — сказала Фульвия, лишенным всякой страсти, силы и злости, совершенно незнакомым мне голосом. — Девчонка обещала приютить их, пока все не прояснится.
— Дура! — рявкнул я. — Теперь они у Октавиана в заложниках! Идиотка, ты о чем думала вообще? О чем ты, мать твою, думала, когда ты все это затеяла? Тупорылая ты идиотка!
— О том, что мне придется бежать, и я не знаю, где я умру, идиот! О том, что ты предал нас! О том, что их судьба теперь зависит от милосердия Октавиана! Ты, ты, ты, ты виноват, почему ты не пришел ко мне?! Почему ты не пришел к Луцию?!
Она кинулась ко мне и со всей силы ударила меня по щеке, в ответ я врезал ей — дал хлесткую, но не болезненную пощечину, мы ведь, бывало, дрались, а теперь вдруг от легкого удара она чуть не упала. Я поймал ее, подхватил на руки.
— Фульвия, малышка.
— Голова кружится, Антоний, — сказала она и заплакала от своей собственной слабости. — Не понимаю, что происходит!
Я прижал ее к себе.
— Прости меня, моя милая.
Фульвия положила голову мне на плечо.
— Тебе нужно заключить союз с Секстом Помпеем. Он сам Нептун, на море его не победить.
— Глупости, — сказал я.
— Я серьезно, Антоний.
— Ты опять за свое?
— Мочи наебыша!
Я засмеялся, так привычна мне была эта фраза.
— Тупая ты сука, — сказал я. — Злобная, тупая сука.
Она потерлась щекой о мою щеку.
— Он писал обо мне такие плохие стишки. Он не признается, но я знаю, что это он.
— Что за глупости?
— Вот так. Я серьезно тебе говорю.
— А мой маленький братик? — спросил я.
— О, он умница. Большая умница. И многое вынес.
И, не дожидаясь моего вопроса, Фульвия сказала:
— Вот только Луций тебя ненавидит.
— Я знаю.
— Он уехал в Испанию.
— То есть, как уехал?
— Октавиан дал ему такое право, и он им воспользовался.
— Но я же…
— Откуда он знал, приедешь ты или нет?
Да, а еще: с чего бы тебе меня дожидаться?
Этого вопроса Фульвия не задала. Она вообще была на редкость милосердна ко мне.
Мы прижались друг к другу носами, как кот и кошка, пара мелких зверьков. Она сказала:
— Мы навсегда с тобой единое целое, Антоний.
А я сказал:
— Знаю. Угораздило же мне стать единым целым с такой идиоткой?
— А меня — с таким придурком.
Мы засмеялись, совершенно одинаково. И вот я забыл о царице Египта, во всяком случае, на некоторое время. Остался только я, и моя жена, с которой мы были связаны столь тесно.